– Вы, как всегда, правы, господин маршал.

– Но вы-то хоть поинтересовались, чем он мотивировал свое непраздное любопытство?

– Далеко непраздное.

– Ну и?..

– Венц сам объяснил его. Штаб верховного главнокомандования рейха готовится к новым переговорам с нами. Этого было достаточно, чтобы понять: германцы сомневаются в том, что мы решимся на дальнейшее участие в войне с Россией. Они помнят, что своей главной цели в этой «священной войне за национальное воссоединение», как было объявлено нашей пропагандой, мы достигли. И даже прихватили немало спорных территорий. А вот есть ли смысл и дальше воевать с Россией, помогая фюреру удовлетворять его собственные амбиции – над этим всем нам стоит подумать…

– А вам не приходило в голову, генерал, что нас могут принудить к дальнейшим военным действиям?

– Считаете, господин маршал, что немцы способны развернуть против нас военные действия?

– А вы как считаете, наш обер-стратег?

– Вряд ли решатся. До декабря, до суровых морозов, сломить сопротивление русских им не удастся. А к боевым действиям в условиях сорокаградусной подмосковной зимы немецкая армия катастрофически не готова. Как, впрочем, и наша.

– Как и наша, – задумчиво и потому почти механически повторил вождь нации, но тут же встрепенулся: – Хотя мы с вами не имеем права так высказываться о наших вооруженных силах.

– Вы, как всегда, правы, господин маршал. А что касается русских… Уверен, что именно зимой они придут в себя и начнут контрнаступление по всему фронту. Особенно если подтянут сюда дивизии, сформированные из охотников-сибиряков, соответственно экипированных.

– Они же… неминуемо подтянут эти дивизии, – вновь впал в некое полузабытье Антонеску.

– Рассветает, братва, – заметил кто-то из пленных моряков, которые сидели возле трапа, неподалеку от Гродова. – И может случиться так, что это наш последний рассвет.

Гродову была понятна тревога этого парня. Погружая согнанных из разных лагерей пленных на баржу «Сатул-Маре», румыны так и не объяснили, куда их намереваются переправлять. И хотя Жодин пытался объяснить, что их везут в Румынию, среди солдат тут же появился слух о том, что на самом деле их вывозят в море, чтобы расстреливать прямо на палубе, и топить. Кто-то даже вспомнил, что в свое время белогвардейцы вывели на одесский рейд целую плавучую тюрьму и, открыв кингстоны, так и затопили вместе с заключенными. Жорка пытался успокоить паникеров, убеждая, что сведения, которые они с майором получили в лагере, верны, поскольку исходят от надежного человека, но Дмитрий сам удержал его от дальнейшей полемики:

– Не стоит ораторствовать, – едва слышно проговорил он. – Тот редкий случай, когда паника поможет поднять людей на бунт.

Вот и сейчас встревоженному моряку не ответил даже сержант. Что же касается Гродова, то он вообще держался особняком, предпочитая не встревать ни в какие разговоры, кроме нескольких слов, которыми время от времени перебрасывался с Жодиным в основном для того, чтобы корректировать его поведение.

– Знать бы все-таки, куда они везут нас, – вздохнул маявшийся позади Дмитрия рулевой бронекатера, потопленного немцами где-то у Кинбурнской косы. – Неужели действительно в Румынию?

– Нет, в Сочи на отдых, – обронил Жодин.

– Ты думай, как из этого плавучего гроба выбраться, – назидательно осадил его рулевой.

Майор открыл глаза и посмотрел в ту сторону, где находился металлический трап, выводивший в небольшую надстройку, отгороженную от палубы дубовой дверью. Из щелей в этой двери и в дощатой палубе в самом деле пробивались лучики грязновато-серого света, которые сливались с тусклым светом нескольких потолочных лампочек, находящихся в запыленных, зарешеченных светильниках.

– Что служил рулевым – знаю, – точно так же, в полголоса, обратился он к беспокойному моряку. – Но вопрос: в судовых моторах ты что-либо смыслишь? Только пойми: вопрос ответственный. Да, нет?

– В ремонте мотора я не помощник, а так – завести или заглушить… На катере нас готовили таким макаром, чтобы в бою каждый мог заменить убитого или раненого товарища.

– Правильно готовили, по науке.

– Но среди нас есть и моторист. Тот, который только что объявил о наступлении рассвета. Старшина второй статьи Воробьев.

– Назовем его просто «мотористом». Ты же – «рулевой». Так проще, да и фамилии-звания не раскрываются для тех, кто способен донести. Группируй вокруг себя надежных людей, особенно моряков.

– Есть, командир.

На какое-то время над трюмом «Сатул-Маре» снова нависло гнетущее молчание, потом откуда-то с носовой части трюма, где находился задраенный люк, донеслось едва слышное, бессловесное какое-то пение. Гродов закрыл глаза и начал прислушиваться к мелодии. Ему вдруг почудилось, что слушает эту песню в деревне, сидя на возвышенности возле отцовского дома. В детстве он не раз поднимался на вершину холма, у подножия которого стояла хата деда Мелетия, и слушал, как из долины, разделявшей их деревню на Старое Село и Слободу, словно бы из глубин самой земли, доносится пение девушек, собирающихся у клуба, на «вечерницы».

Прислонившись к рундуку с песком, Гродов незаметно для себя уснул; когда же проснулся, увидел, что дверь в надстройке открывается и в проеме ее, при ярком свете нежаркого солнца, появляется голова рыжего унтер-офицера, того, который ударил Дмитрия прикладом в спину, когда загонял на баржу. Унтер грозно прорычал: «Вон от трапа!» и повел дулом автомата.

– Всем отойти от трапа, иначе станет стрелять, – предупредил Гродов трех пехотинцев, которые держались к ступеням ближе всех. Бойцы покорно расступились, втискиваясь между теми, кто сидел и лежал вокруг них. После того как еще в очаковском лагере один из пленных моряков узнал в «ефрейторе Малюте» командира десантного полка морской пехоты, все начали прислушиваться к каждому слову Гродова, воспринимая любой совет его как приказ.

Румыны опустили в трюм три бачка и плащ-палатку, на которой было с десяток черных, как земля, буханок хлеба.

– Унтер-офицер говорит, – вполголоса стал переводить сказанное румыном какой-то парень, который, как оказалось, неплохо владел молдавским, – что в этих бачках суп, приготовленный в лучшем ресторане Бухареста. И что это все: до самого Галаца, то есть до пункта прибытия, мы ничего больше не получим. Великая Румыния заботится о нашей диете.

Когда унтер-офицер умолк, Гродов оглянулся и увидел перед собой истощенное скуластое лицо. Кажется, он никогда не видел этого человека. Во всяком случае, ни в очаковском лагере, ни в колонне, которую вели в порт, внимания на него не обращал.

– Скотина этот унтер-офицер, – молвил майор. – Только этого ведь не переведешь.

– Почему же, можно и это, – проговорил незнакомец сквозь сжатые зубы. – Только не сейчас. – И тут же представился: – Артиллерийский капитан Комов. «Сорокапяточник». В ногу ранили еще на Днестре, товарищ майор. На кузове госпитальной машины взяли, как подстреленного перепела – в лесополосе.