до лучших времен будучи чрезмерно занят в профбюро, парткоме и особенно в типографии. И только когда становилось невмоготу от тоски, Лидия устраивала минутные свидания в новом срубе под крышей из теса, с земляным полом в ухабах. В будущей типографии день и ночь бушевали железные печи; по стеклам текли потоки, пахло глиной. Николая можно было застать там до девяти утра в большой половине, где слесари под руководством Трунина монтировали станки, или в машинном отделении, где котельщики клепали котлы с оглушительным грохотом. Прыгали по доскам, брошенным через лужи, добиралась до него и, удовлетворенная кивком головы, стояла в сторонке. Если он, увлеченный, забывал, что она еще тут, — уходила без обиды.

Знала о занятиях Николая с механиком, о вечерних курсах, которые он сам сколотил, и где читает лекции по политэкономии, была на заседании профбюро, на котором он поставил вопрос об организации курсов по подготовке кадров младшего надзора из лучших горняков. От того, что Николай так жадно работал, она, словно не желая отстать, за две-три недели сделала столько, что самой не верилось: побывала на всех приисках: притащила с собой делегаток, просиживала с ними целыми днями, чтобы крепко пристегнуть к делу. Дни проходили в нервном подъеме. Даже не было времени подумать о близости весны, — третьей на Алдане.

Однажды она спросила Николая, сидящего на корточках, возле станка:

— Мишка номер второй, как дела с газетой и квартирой?

— Газета — скоро, а о квартире не узнавал. Говорят — сохнет, потом будет, наверное, мокнуть, — он потянулся к ключу в руке монтера. — Подожди, куда же ты гайку крутишь, я что-то не пойму? Ах, да, правильно, опрокинутый винт — в обратную сторону… Никак не могу запомнить. Надо шайбу спилить. Давай, я живо смахну.

Лидия ни словом после первой встречи не обмолвилась о Пете, но он однажды сам вдруг вспомнил:

— А где тот молодой человек, что-то его не видно? Петя, кажется?

— На Орочоне работает.

— Ага.

— Что значит «ага»?

— Я хотел попросить тебя дать материал для первого номера.

— Что же все-таки значит «ага», ты не сказал.

— Попробуй дать Мишку Косолапыча с его нардомом. Ты его лучше меня знаешь. Эх, есть все-таки порох в пороховницах. Таких ребят, как Мишка, можно на выставку посылать: смотрите, какими надо быть. А у меня есть идея сделать отдельчик такой — вроде показа лучших.

— Все это хорошо, но что же значит «ага». Ты нехорошо сказал это слово. В чем дело? Неужели есть что-то во мне не совсем ясное?

Николай задумался, по лицу прошли тени. Ему, видимо, нелегко было возвращаться к прошлому этой близкой и дорогой женщины.

Он положил руку к ней на колено:

— Хватит. Я человек понятливый.

— С умным приятно дело иметь, — улыбнулась она с горечью.

— Да, умный не заскандалит, будьте уверены. В крайнем случае, нырнет или в химию вдобавок к механике, или в коммунистическую академию. Будьте любезны, — хватит места.

— Уже подумываешь? Только имей в виду — я от тебя не отстану. Учитывай это. В план, в случае чего, включай двоих. Довольно одиночных выступлений.

Николай понял ее тревогу и улыбнулся, давая понять, что разговор на неприятную тему кончен.

— Я хочу тебе показать одну вещь.

Он повел ее в пристройку к типографии — в кладовую, — там в полутемноте, прежде чем открыть длинный, окованный железом ящик, крепкий, как сейф, погладил ее по щеке своей худощавой рукой. Разгреб, как в закроме пшеницу, свинцовый шрифт и сам залюбовался им.

— Одно обидно — смешан из пяти размеров, надо сейчас же ставить людей разбирать.

— Ну, чем еще похвалишься, а то бежать надо?

— Ничем больше. Я не хвастаюсь, а хочу, чтобы ты поняла, как протекала моя жизнь без тебя. Основательно покувыркался, как говорят. Накраснелся достаточно за свое невежество, — подглядывал, выспрашивал, какие книжки читают люди, какие надо читать, чтобы понимать кое-что, кроме штреков и крепления. Кувалдой долбил, тачку гонял — хронометражистом работал, — чтобы не на авось норму давать. Сидел управляющим на прииске на Амуре. Всего понемногу попробовал, конечно, недостаточно, но черт ее дери, если жизнь такая коротенькая, в особенности, если опоздаешь.

Рассказывала о себе и Лидия. О том, что переживала из-за Федора Ивановича, вернее, из-за своей запутанной жизни. Было тяжело и стыдно вспоминать. Николай понимал ее и не задавал никогда вопросов, касающихся этой поры.

Однажды, встретившись в совсем уже готовой типографии, они прошли в редакцию, где сидел секретарь. Кое-что прочитали, обсудили. За деловой беседой Николай вдруг спросил неожиданно о Жорже:

— Тебя, как женщину, он должен был волновать несомненно.

Она усмехнулась:

— Впустую, дорогой. Жорж нравился своим мотовством, удальством. Вызывал бабью жалость своей обреченностью. Не забывай — я дочка своего папаши-копача.

Мигалов устремил на нее пытливый взгляд:

— А знаешь, ты права. Он обречен.

Он рассказал о встрече с Жоржем в тайге и жуткой находке возчика. Лидия зябко повела плечами. Взяла его руку и тихонько погладила с молчаливой просьбой — забыть этот тревожный разговор.

17

Февральские морозы гнали с делян. На ключе копошились только те, кому завтра нечего есть. Закутанные до глаз старатели зажигали костры возле бутар. Накаляли печку в гезенге и кое-как, с грехом пополам, мыли на харчи. Незаметный казался пустынным. Пар от воды, нагретый в ямках, поднимался столбами, как дым от пожарища. Звуки шагов, скрип помп и удары топоров раздавались за километры.

Жорж после прибытия на Незаметный занялся лоточничеством. Взял в конторе разрешение, обзавелся лотком и бродил по ключу, промывая эфеля и случайно оставленные необработанные пески. Его скоро узнали все на разрезе и встречали недоброжелательными окриками: «Идет побираломученик». Он не мог осмыслить своего падения, не желал и не умел присмотреться к жизни. Просто считал, что счастье временно отвернулось от него. Он по-новому приспособлялся к новым для него условиям борьбы за существование. Два-три золотника были для него теперь достаточным капиталом, можно и выпить, и закусить, и перекинуться в карты, сидя на нарах в зимовье, где он приютился постоянным ворчливым квартирантом. Однажды, несмотря на сорокапятиградусный мороз, а отчасти именно потому, что в такой холод многие старатели сидят дома, он деловито сполз с нар и отправился на добычу. Он казался длинным и неуклюжим от худобы и короткого не по росту пиджака, приобретенного у проигравшегося молодца из таких же, как он, завсегдатаев зимовья. Старался засунуть руки в карманы как можно глубже, перебрасывал лоток с одной стороны на другую и вполголоса ругался от досады. В прошлый раз ему посчастливилось на одной из делян и его снова тянуло туда же в