Было объявлено по всему королевству, что в городе Париже июня пятнадцатого числа его христианнейшее величество, Альфонсо д’Эсте, герцог Феррарский, Франсуа Лотарингский, герцог де Гиз, и Жак Савойский, герцог де Немур, выйдут навстречу всем желающим помериться с ними силами; что первое сражение будет конное, по двое, четыре удара копьем и один в честь дам; второе – на мечах, один на один или двое против двоих, по желанию распорядителей; третье сражение пешее, три удара пикой и три – мечом; что рыцари, принимающие вызов, предоставят копья, мечи и пики по выбору нападающих; что если кто во время боя нанесет удар коню, то будет выведен из числа участников; что приказы будут отдавать четверо распорядителей, а те из нападающих, что окажутся самыми искусными и ловкими, получат награды, ценность которых определят судьи; что все нападающие, как французы, так и иноземцы, должны будут коснуться одного или нескольких, по их выбору, из гербовых щитов, вывешенных на воротах ристалища; что у ворот их будет ждать особо для того назначенный дворянин, который расставит их согласно их титулам и тем щитам, которых они коснутся; что нападающий должен будет послать дворянина принести щит с его гербом и вывесить его на воротах за три дня до начала турнира, а иначе он не будет допущен без разрешения на то рыцарей, принимающих вызов.

Близ Бастилии огородили обширное ристалище, оно начиналось от замка Турнель, пересекало улицу Сент-Антуан и заканчивалось у королевских конюшен. С двух сторон его поставили помосты и скамьи, с крытыми ложами, наподобие галерей; они были очень красивы и могли вместить бесчисленное множество зрителей. Все князья и вельможи были отныне заняты лишь тем, чтобы заказать все им необходимое и появиться во всем блеске, а также дополнить свои шифры и девизы знаками учтивости, намекающими на любимых ими дам.

За несколько дней до прибытия герцога Альбы король играл в мяч с господином де Немуром, шевалье де Гизом и видамом де Шартром. Королевы пришли на них посмотреть в сопровождении всех своих дам, среди которых была и принцесса Клевская. Когда партия закончилась и все выходили из залы, Шатляр подошел к дофине и сказал, что к нему случайно попало любовное письмо, выпавшее из кармана господина де Немура. Дофина, которой по-прежнему было любопытно все, что касалось герцога, велела Шатляру отдать ей это письмо; и, взяв его, она пошла за королевой, своей свекровью, направлявшейся вместе с королем посмотреть, как готовят ристалище. Они пробыли там какое-то время, и король приказал привести лошадей, недавно ему присланных. Хотя они еще не были объезжены, король пожелал их испытать и распределил их между всеми, кто был в его свите. Королю и господину де Немуру достались самые норовистые, и эти кони рванулись навстречу друг другу. Господин де Немур, опасаясь причинить вред королю, резко осадил своего коня и направил его на колонну манежа; удар был такой силы, что господин де Немур пошатнулся в седле. Все бросились к нему, думая, что он серьезно ранен. Принцессе Клевской его ранение показалось опаснее, чем другим. Особое чувство к нему вызвало в ней тревогу и смятение, которых она не озаботилась скрыть; она подбежала к нему вместе с королевами, и лицо ее так переменилось, что это заметил бы и человек, менее занятый ею, чем шевалье де Гиз, но шевалье это заметил без труда и состоянию принцессы Клевской уделил внимания больше, чем состоянию господина де Немура. Полученный герцогом удар так его оглушил, что какое-то время он, свесив голову, опирался на тех, кто его поддерживал. Первой, кого он увидел, подняв глаза, была принцесса Клевская; он прочитал сострадание на ее лице и посмотрел на нее таким взглядом, который дал ей понять, как он тронут. Затем он поблагодарил королев за доброту, которую они к нему выказали, и попросил извинить его за то, что оказался в таком состоянии перед ними. Король велел ему отправляться домой и побыть в покое.

Принцесса Клевская, оправившись от пережитого волнения, сразу же подумала о том, какие внешние свидетельства его она дала. Шевалье де Гиз недолго оставлял ей надежду, что этого никто не заметил; он подал ей руку, чтобы проводить с ристалища.

– Я заслуживаю большей жалости, чем господин де Немур, сударыня, – сказал он ей. – Простите мне, если я погрешу против того глубокого почтения, которое всегда к вам питал, и не скрою от вас жгучей боли, причиненной мне тем, что я сейчас видел: первый раз я осмеливаюсь говорить с вами об этом, он будет и последним. Смерть или хотя бы отъезд навсегда удалит меня от этого места, где я не могу больше жить, потому что утратил грустное утешение верить, что все те, кто смеют на вас взирать, несчастны так же, как и я.

Принцесса Клевская отвечала лишь несколькими бессвязными словами, будто не понимала смысла сказанного шевалье де Гизом. В другое время она была бы оскорблена тем, что он заговорил о своих чувствах к ней; но в ту минуту она была только огорчена тем, что он заметил ее чувства к господину де Немуру. Шевалье де Гиз настолько в них не сомневался и был настолько полон скорби, что в тот же день принял решение не помышлять больше о любви принцессы Клевской. Но чтобы оставить эти мечты, исполнение которых казалось ему столь трудным и почетным, ему нужны были другие, которые величием своим могли бы занять его душу. Он решил взять Родос, о чем уже подумывал раньше; и когда смерть унесла его из этого мира во цвете молодости, вознесенным молвою в ряду славнейших рыцарей своего века, он жалел расставаться с жизнью единственно потому, что не смог исполнить столь прекрасного замысла, в успехе которого был совершенно уверен благодаря предпринятым им тщательным приготовлениям.

Принцесса Клевская, покинув ристалище, отправилась к королеве; мысли ее были заняты тем, что произошло. Вскоре там появился и господин де Немур, роскошно одетый и словно забывший о случившейся с ним неприятности. Он казался даже веселее, чем обыкновенно; и радость от того, что он увидел, придавала ему выражение, весьма его красившее. Все удивились, когда он вошел, и не было человека, который не осведомился бы о его здоровье, за исключением принцессы Клевской; она стояла у камина и будто не видела его. Король вышел из своего кабинета и, заметив господина де Немура среди других, подозвал его, чтобы поговорить о его приключении. Проходя мимо принцессы Клевской, господин де Немур ей тихо сказал:

– Я имел сегодня свидетельства вашей жалости, сударыня; но это не те, которых я более всего заслуживаю.

Принцесса Клевская догадывалась, что герцог заметил ее тревогу за него, и его слова доказали ей, что она не ошиблась. Ей было больно узнать, что она не властна больше над своими чувствами и не сумела их скрыть от шевалье де Гиза. Еще больнее ей было, что они стали известны господину де Немуру; но эта боль не владела ею безраздельно, к ней примешивалась какая-то неведомая сладость.

Дофина, сгоравшая от нетерпения узнать, что же было в письме, которое отдал ей Шатляр, подошла к принцессе Клевской и сказала ей:

– Прочтите это письмо; оно адресовано господину де Немуру, по всей видимости, той дамой, ради которой он бросил всех остальных. Если вы не можете прочесть его сейчас, оставьте его у себя; вечером приходите к моему отходу ко сну, вы отдадите его мне и скажете, знаком ли вам этот почерк.

Дофина рассталась с принцессой Клевской после этих слов, оставив ее в таком удивлении и замешательстве, что та долго не могла двинуться с места. Нетерпеливое любопытство и смятение, завладевшие ее душой, не позволили ей остаться у королевы; она отправилась домой, хотя еще не наступил час, когда она обыкновенно уезжала из дворца. Она держала письмо дрожащей рукой; мысли ее путались так, что не было среди них ни одной определенной; она испытывала невыносимую муку, причин которой не могла понять и которой не знала никогда прежде. Едва оказавшись у себя в кабинете, она вскрыла письмо, и вот что она прочла: