Принцесса Клевская тотчас догадалась, какое отношение к ней имели эти слова. Ей казалось, что она должна отвечать и прервать их. Ей казалось также, что она не должна ни выслушивать их, ни показывать, что приняла их на свой счет. Она видела свой долг в том, чтобы заговорить, и в том, чтобы промолчать. Речи господина де Немура почти в равной мере доставляли ей удовольствие и задевали ее; она видела в них подтверждение всего, о чем заставила ее задуматься дофина; она находила их любезными и почтительными, но одновременно дерзкими и слишком откровенными. Та склонность, что она питала к герцогу, рождала в ее сердце волнение, с которым она не могла совладать. Самые темные слова мужчины, который нам нравится, трогают нас больше, чем прямые признания того, кто нам безразличен. Итак, она оставалась безмолвна, и господин де Немур заметил ее молчание, которое, возможно, счел бы неплохим знаком, если бы появление принца Клевского не положило конец их беседе и его визиту.

Принц стал рассказывать жене новости о Сансере; но ее не слишком занимало то, чем закончилась эта история. Она была так поглощена происшедшим, что едва сумела скрыть свою рассеянность. Когда она смогла предаться своим мыслям, то поняла, что обманывалась, полагая, будто стала равнодушна к господину де Немуру. Его слова произвели на нее то впечатление, какого он и добивался, и совершенно убедили ее в его страсти. Поступки герцога слишком сообразовывались с его речами, чтобы у принцессы осталось хоть малейшее сомнение. Она не утешала себя надеждой, что не любит его, она думала лишь о том, чтобы никак ему этого не показать. То был непростой замысел, и она уже знала, как трудно будет его исполнить; она понимала, что достичь успеха можно только одним способом – избегая встреч с герцогом, и поскольку траур позволял ей вести жизнь более уединенную, чем обыкновенно, она воспользовалась этим предлогом, чтобы не ездить больше туда, где могла его встретить. Она была погружена в глубокую печаль, причиной тому, казалось, была смерть ее матери, и другой никто не искал.

Господин де Немур был в отчаянии от того, что почти перестал с ней видеться, и зная, что не найдет ее ни на одном приеме, ни на одном увеселении, где бывал весь двор, он не мог себя заставить появляться там; он сделал вид, что в нем вспыхнула страсть к охоте, и отправлялся охотиться как раз в те дни, когда королевы принимали. Легкое недомогание долго служило ему предлогом для того, чтобы оставаться дома и не ездить в те места, где, как он знал, не будет принцессы Клевской.

Почти тогда же занемог принц Клевский. Во все время его болезни принцесса Клевская не покидала его спальни, но когда ему стало лучше и он начал принимать гостей (и среди прочих господина де Немура, который, ссылаясь на то, что все еще слаб, проводил у принца большую часть дня), она сочла, что не может больше там оставаться; однако при первых его посещениях у нее не хватало сил выходить из комнаты. Она слишком долго его не видела, чтобы решиться и далее его не видеть. Герцог нашел способ дать ей понять (в выражениях как будто самых общих, но которые она разгадала, поскольку они были связаны с тем, что он ей говорил), что он ездил на охоту, чтобы мечтать о ней, и что он не бывал на вечерах при дворе, потому что она там не бывала.

Наконец она исполнила свое решение уходить из спальни мужа, когда герцог был там; однако она могла это делать лишь ценой большого насилия над собой. Герцог заметил, что она избегает его, и был до крайности этим огорчен. Принц Клевский поначалу не обращал внимания на поведение жены, но затем он заметил, что она не хотела оставаться в его спальне, когда там были посторонние. Он заговорил с ней об этом, и она ответила, что не думает, будто приличия требуют, чтобы она проводила каждый вечер в обществе самых молодых мужчин при дворе; что она просит его разрешить ей вести жизнь более уединенную, чем обыкновенно; что добродетели и постоянное присутствие матери позволяли ей делать многое такое, что не пристало женщине ее лет.

Принц Клевский в этом случае не выказал своей обычной доброты и снисходительности к жене и сказал, что решительно не желает, чтобы она меняла свое поведение. Она была готова возразить, что в свете поговаривают о том, что господин де Немур в нее влюблен, но была не в силах вымолвить его имя. К тому же она устыдилась своего желания назвать ложную причину и скрыть истину от человека, столь высоко ее ценившего.

Несколько дней спустя король был у королевы в час, когда у нее собирались гости; говорили о гороскопах и предсказаниях. Относительно того, насколько следует им верить, мнения разошлись. Королева им весьма доверяла; она утверждала, что после того, как столь многое из предсказанного действительно произошло, нельзя сомневаться, что в этой науке заключена доля истины. Другие возражали, что ничтожное число сбывающихся из бесчисленного множества предсказаний доказывает, что это всего лишь дело случая.

– Когда-то я очень любопытствовал заглядывать в будущее, – сказал король. – Но мне наговорили столько ложных и невероятных вещей, что я убедился в невозможности узнать истину. Несколько лет назад здесь появился человек, имевший славу великого астролога. Все бросились к нему; я также к нему поехал, но не говоря, кто я такой, и взял с собой господ де Гиза и д’Эскара[264]; я пропустил их впереди себя. Однако астролог обратился сначала ко мне, словно счел меня властелином над другими. Возможно, он знал меня; однако он сказал мне то, что вовсе ко мне не подходило, если б он меня знал. Он предсказал, что я буду убит на поединке. Господину де Гизу он сказал, что его убьют ударом сзади, а д’Эскару – что ему размозжит голову конское копыто. Господин де Гиз был почти оскорблен таким пророчеством, словно его обвинили в готовности бежать. Д’Эскар также был огорчен, узнав, что кончит свои дни таким несчастливым образом. Одним словом, мы все трое ушли очень недовольные астрологом. Не знаю, что станется с господами де Гизом и с д’Эскаром, но вовсе невероятно, чтобы я был убит на поединке. Мы с королем Испании только что заключили мир; и даже если б мы этого не сделали, не думаю, чтобы мы с ним решили сразиться и чтобы я вызвал его на поединок, как вызвал король, мой отец, Карла Пятого.

После того как король рассказал, какое ему предрекли несчастье, те, кто защищал астрологию, отказались от своего мнения и согласились, что она вовсе не заслуживает веры.

– А меньше всех на свете, – громко произнес господин де Немур, – должен иметь такую веру я.

И, обратившись к принцессе Клевской, сидевшей рядом, тихонько добавил:

– Мне предсказали, что я буду счастлив милостями особы, к которой питаю самую пылкую и самую почтительную страсть. Судите же, сударыня, могу ли я верить предсказаниям.

Дофина, заключив из сказанных громко господином де Немуром слов, что своей соседке он поведал какое-то ложное предсказание, спросила герцога, о чем он говорил принцессе Клевской. Если бы он обладал меньшим присутствием духа, то смутился бы от такого вопроса. Но он отвечал не замешкавшись:

– Я говорил ей, Мадам, что мне предсказывали, будто мне выпадет такое счастье, о каком я не смел и мечтать.