Да, Ахматова создавала о себе самый настоящий миф, об этом Александр Жолковский очень убедительно написал. Но вот это сразу же надо зафиксировать: Одоевцева – автор двухтомных мемуаров, написанных в эмиграции, «На берегах Невы» и «На берегах Сены». Это самое известное ее сочинение. Считавшееся до сей поры как бы ее пропуском в передние ряды русской литературы.

И. Т.: Вы хотите сказать, что это лучшее ее произведение?

Б. П.: По крайней мере, самое известное. И самое тиражное. Ведь Одоевцева в 1988 году вернулась из эмиграции на родину, в родной свой Петербург, и еще три года прожила в квартире на Невском проспекте. Родина встретила ее царским подарком – эти ее мемуары были напечатаны громадным тиражом; первый том – 125 тысяч экземпляров, второй – полмиллиона. В эмиграции такие тиражи и не снились.

И. Т.: Последние судороги советской издательской практики, сейчас такие тиражные пиршества невозможны.

Б. П.: Известно, что сейчас готовится научное издание мемуаров Одоевцевой, Олег Лекманов работает над ним. Жалуется в фейсбуке: 900 страниц корректуры со всем научным аппаратом.

И. Т.: Кстати, Лекманов в некоторых своих публикациях коснулся этого вопроса: почему Ахматова считала мемуары Одоевцевой лживыми и так ли это.

Б. П.: Я видел эту публикацию. Лекманов посчитал все высказывания Ахматовой, приведенные Одоевцевой. Их двадцать три, а неверным счел он только одно.

Но давайте все-таки о стихах Одоевцевой поговорим. Она еще в России в 1921 году успела выпустить сборник под названием «Двор чудес» со всеми ее балладами. «Толченое стекло» полностью читать не стоит, очень оно длинное. Вкратце: солдат продавал соль, подмешав к ней мелко истолченное стекло, и как все это плохо кончилось. Но вот концовку разве:

Семь кляч дощатых семь гробов

Везут по мостовой,

Поет хор бабьих голосов

Слезливо: «Упокой».

– Кого хоронишь, Константин?

– Да Машу вот, сестру —

В четверг вернулась с именин

И померла к утру.

У Николая умер тесть,

Клим помер и Фома,

А что такое за болесть —

Не приложу ума.

Ущербная взошла луна,

Солдат ложится спать,

Как гроб тверда и холодна

Двуспальная кровать!

И вдруг – иль это только сон? —

Идет вороний поп,

За ним огромных семь ворон

Несут стеклянный гроб.

Вошли и встали по стенам,

Сгустилась сразу мгла,

«Брысь, нечисть! В жизни не продам

Толченого стекла».

Но поздно, замер стон у губ,

Семь раз прокаркал поп.

И семь ворон подняли труп

И положили в гроб.

И отнесли его туда,

Где семь кривых осин

Питает мертвая вода

Чернеющих трясин.

И. Т.: Макабрическое сочинение!

Б. П.: Давайте еще одну балладу – она и покороче и вроде как повеселее. «Баллада об извозчике»:

К дому по Бассейной, шестьдесят,

Подъезжает извозчик каждый день,

Чтоб везти комиссара в комиссариат —

Комиссару ходить лень.

Извозчик заснул, извозчик ждет,

И лошадь спит и жует,

И оба ждут, и оба спят:

Пора комиссару в комиссариат.

На подъезд выходит комиссар Зон,

К извозчику быстро подходит он,

Уже не молод, еще не стар,

На лице отвага, в глазах пожар —

Вот каков собой комиссар.

Он извозчика в бок и лошадь в бок

И сразу в пролетку скок.

Извозчик дернет возжей,

Лошадь дернет ногой,

Извозчик крикнет: «Ну!»

Лошадь поднимет ногу одну,

Поставит на земь опять,

Пролетка покатится вспять,

Извозчик щелкнет кнутом

И двинется в путь с трудом.

В пять часов извозчик едет домой,

Лошадь трусит усталой рысцой,

Сейчас он в чайной чаю попьет,

Лошадь сена пока пожует.

На дверях чайной – засов

И надпись: «Закрыто по случаю дров».

Извозчик вздохнул: «Ух, чертов стул!»

Почесал затылок и снова вздохнул.

Голодный извозчик едет домой,

Лошадь снова трусит усталой рысцой.

Наутро подъехал он в пасмурный день

К дому по Бассейной, шестьдесят,

Чтоб вести комиссара в комиссариат —

Комиссару ходить лень.

Извозчик уснул, извозчик ждет,

И лошадь спит и жует,

И оба ждут, и оба спят:

Пора комиссару в комиссариат.

На подъезд выходит комиссар Зон,

К извозчику быстро подходит он,

Извозчика в бок и лошадь в бок

И сразу в пролетку скок.

Но извозчик не дернул возжей,

Не дернула лошадь ногой.

Извозчик не крикнул: «Ну!»

Не подняла лошадь ногу одну,

Извозчик не щелкнул кнутом,

Не двинулись в путь с трудом.

Комиссар вскричал: «Что за черт!

Лошадь мертва, извозчик мертв!

Теперь пешком мне придется бежать,

На площадь Урицкого, пять».

Небесной дорогой голубой

Идет извозчик и лошадь ведет за собой.

Подходят они к райским дверям:

«Апостол Петр, отворите нам!»

Раздался голос святого Петра:

«А много вы сделали в жизни добра?»

– «Мы возили комиссара в комиссариат

Каждый день туда и назад,

Голодали мы тысячу триста пять дней,

Сжальтесь над лошадью бедной моей!

Хорошо и спокойно у вас в раю,

Впустите меня и лошадь мою!»

Апостол Петр отпер дверь,

На лошадь взглянул: «Ишь, тощий зверь!

Ну, так и быть, полезай!»

И вошли они в Божий рай.

Ну, вот такие баллады писала Одоевцева. Считается, что это от нее пошла в ранней советской поэзии мода на баллады, подхватил эту моду Николай Тихонов, потом Багрицкий подключился.

И. Т.: А в других поэтических жанрах она себя пробовала?

Б. П.: Не без этого. Но получалась разбавленная Ахматова. У Одоевцевой помимо баллад есть только одно запомнившееся стихотворение, очень коротенькое:

Нет, я не буду знаменита.

Меня не увенчает слава.

Я – как на сан архимандрита

На это не имею права.

Ни Гумилев, ни злая пресса