Элиса расплакалась так безутешно, как на моих глазах не плакало никогда ни одно человеческое существо. Она стонала, лицо ее стало мокрым от слез, его исказила гримаса, смысл которой было почти невозможно определить. Я встала и опустила руку ей на плечо.

– Успокойтесь, Элиса, пожалуйста, успокойтесь. Прошу вас, перестаньте плакать. Хотите, я кого-нибудь позову? Вам нужна помощь психолога? – спросила я, чувствуя на самом деле ужас.

– Нет! – резко вскрикнула она. – Я еще не закончила. – Она кое-как вытерла лицо и постаралась взять себя в руки. – И тогда я решила убить его и, поверьте, с величайшим наслаждением сплела при помощи Нурии весь этот план. Сам процесс радовал меня. Как будто мы в первый раз в жизни делали что-то реальное после многих лет непробиваемого молчания. И по нашему желанию гибель его была окружена позором, он умер в компании шлюхи. Так ему было и надо.

– А для чего вы рассказали об этом Росарио?

– Чтобы она чувствовала себя отомщенной, вот для чего! – ответила она с пафосом. – Уж тут-то мы, три сестры, могли быть между собой откровенны. Этот негодяй обесчестил тебя? Теперь он мертв – и точка. Но потом все пошло как-то наперекосяк. Оказалось, что убийство – дело непростое. Киллер нам попался тупой… начались сложности, пришлось опять убивать… и это было хуже всего.

– А не легче было пожаловаться на отца, рассказать обо всем, что он творил?

– Рассказать… – произнесла она словно во сне, – рассказать бывает труднее, чем убить. И поверьте, ни разу, ни разу за эти пять лет я не раскаялась в том, что убила его, нет, никогда. И вместе с тем я уверена, твердо уверена: до конца дней своих не прощу себе того, что молча сбежала из дома, оставив там сестру в одиночестве.

– Что ж, молчание вы наконец нарушили.

– Нет. Прошу вас, умоляю, если хотите, на колени встану: никому этого не рассказывайте.

– Элиса, вы сошли с ума? Неужели вы не понимаете, какое значение в глазах судьи будут иметь эти кошмарные события? Он наверняка учтет их, сократит срок наказания, так как в его распоряжении появятся смягчающие обстоятельства.

– Нет, я больше не смогу повторить это, повторить перед людьми, на суде… Нет!

– Один раз вы об этом рассказали – и злые чары теперь уже разрушены. В следующий раз вам будет легче. Вы же психиатр и отлично знаете, что именно так все и происходит в человеческом мозгу.

– Вам этого не понять, инспектор, никогда не понять! Вы даже на миг не можете представить себе, какой стыд чувствует женщина в такой ситуации. Глубокий, невообразимый, жуткий стыд. Ты проклинаешь час своего рождения, желаешь поскорее умереть!

– Вы не виноваты в том, что над вами совершалось насилие.

– Вам легко говорить.

– Если вы не расскажете об этом, если правда не откроется, ваш отец в какой-то степени останется безнаказанным.

– Мой отец уже заплатил за содеянное.

– И что, это пошло вам на пользу, помогло вытравить из памяти стыд, о котором вы только что говорили?

– Нет, он остался при мне. Он похож на осколок стекла, терзающий тебе внутренности.

– Ну так извлеките его наконец! Пусть люди узнают, каким чудовищем был ваш отец.

– Извлечь его можно будет только после моей смерти. И я думала о смерти, когда события стали развиваться вовсе не так, как было запланировано, но мне не хватило смелости.

– Вы виноваты, Элиса. Вы убили этого бедолагу Абелардо Киньонеса, убили несчастную девушку Джульетту Лопес, которой вроде бы удалось начать жизнь заново. И теперь вы не должны скрывать свои мотивы.

Элиса как-то неожиданно успокоилась и спросила с иронией:

– А в убийстве отца я разве не виновата?

– Разумеется, виноваты.

– Почему же вы об этом не сказали?

Я встала со стула:

– Элиса, я сейчас поговорю с судьей. Он вызовет вас для дачи показаний. Если вы не повторите сказанного сегодня, дело сильно усложнится. Если не ради себя самой, то сделайте это ради ваших сестер, ведь правда и им также поможет получить снисхождение суда.

– А вы ведь с самого начала знали, что не станете молчать, так?

– Потому что вы сами обо всем мне рассказали, чтобы это наконец выплыло на свет божий. Иначе вы, как и раньше, молчали бы.

Она не стала спорить, опустила голову и вытерла последние следы слез. На пороге я обернулась:

– Да, еще один вопрос: вторая жена вашего отца, Росалия, что-нибудь знала про это?

– Думаю, она с самого начала что-то такое подозревала, но и она тоже, разумеется, молчала. Как и все остальные, она предпочла ничего не знать.

– Но по крайней мере, прежде чем покинуть Барселону, она сделала шаг, который давал возможность настежь распахнуть все окна.

– И через распахнутые окна ворвался ядовитый воздух, инспектор, вы сами в этом убедились. Будьте добры, распорядитесь, чтобы мне дали что-нибудь успокаивающее. Когда меня перевели в тюрьму, у меня забрали все лекарства.

– Не беспокойтесь, я распоряжусь.

Я вышла, не взглянув на нее. В коридоре меня дожидался Гарсон. Он сразу же встал и шагнул ко мне.

– Давайте поскорее выйдем на улицу, Фермин, поскорее.

– Ну и лицо у вас, инспектор! Можно подумать, что вы увидели призрак самого Адольфо Сигуана.

– Вы угадали, именно его я и увидела, и выглядел он жутко, поверьте.

Судья Муро, как и следовало ожидать, пришел в бешенство. Суд предстоял сложный и тяжелый: проблемы психологического характера, обвинения по нескольким статьям, международный охват, давление прессы… Когда я прощалась, он глянул на меня довольно сердито, и на лице его читалось, что полиция вечно самое плохое и неприятное спихивает на судью. Но если Муро думал именно так, он ошибался: в тот миг мне казалось, что в жизни мне не довелось пережить ничего тяжелее, чем исповедь Элисы.

Когда я вернулась домой, Маркосу хватило пары секунд, чтобы понять мое состояние. А еще он сразу оценил, насколько мне плохо, и поэтому не стал ни о чем расспрашивать. Я скинула плащ, плюхнулась в кресло и уставилась в пустоту.

– Налить тебе чего-нибудь крепкого? – предложил Маркос.

Я помотала головой. Он сел рядом и молча погладил меня по плечу.

– Мир ужасен, Маркос, – сказала я.

– Только иногда, – ответил он.

– Всегда, – припечатала я.

– Что мы можем сделать, чтобы улучшить его: пойти в кино, побеседовать, хорошо поужинать, позвать в гости кого-нибудь из друзей, заняться любовью?

– Ничего, – прошептала я. – Еще чуть-чуть посидеть вот так, как мы сейчас сидим, только, пожалуйста, не убирай руку с моего плеча.

Он очень крепко обнял меня. В этот миг я не сомневалась, что жизнь бывает ужасной и что мы находим смысл в каких-то мелочах, которые дают нам утешение, но не объяснение. Если же искать разумные основы в материях высоких, то это приведет лишь к одному – к бьющему через край ощущению абсурда.