– Это же вовсе не красное дерево, Чарли! Даже ребенок в состоянии это понять! – она бросила подозрительный взгляд на кузена, словно возлагая на него ответственность за то, что ее мальчик не сумел справиться со столь важным делом.

– Вишня, мэм, – отвечал кузен.

– Раскрашенная под красное дерево, – подхватил Чарли, размахивая руками так, словно только что обжегся. – Верно, Гарт?

– Совершенно верно, сэр.

Но миссис Хукстраттен не унималась.

– Это просто преступление, вот что это такое, – пыхтела она. – Отделать помещение дешевым деревом местной породы, которое и наполовину – и наполовину! – не обладает изысканностью и роскошью красного дерева, и дать мне понять, что… Но, конечно же, ты сам обманулся, Чарли? Если бы ты знал, что это не красное дерево, ты бы сам мне первый так и сказал, правда же?

Чарли бросил взгляд на кузена.

– Да, тетя, разумеется, но…

– Ну так вот! – она прихлопнула ладонью по столу, раз и навсегда отвергая этот предмет мебели. – Это просто стыд и позор. Если ты не в состоянии выбрать себе мебель – а на это способен любой младенец! – то я уже не удивляюсь, что ты никак не можешь пристроить свой товар к Оффенбахеру.

Это был трудный момент. Чарли, изобразив на лице праведное возмущение, проклинал поставщиков мебели и их подлые трюки, унижался, сожалел, что тетушки Хукстраттен в тот момент не было в городе – она бы проследила, чтоб его не надули. И, решительно выдвинув вперед нижнюю челюсть, клялся: он заставит этих мошенников вернуться и отделать все помещение, включая деревянные панели, подлинным красным деревом из Малайи. Тетушка одобрительно фыркнула, и первая проблема была разрешена. Они попрощались с кузеном и вышли под дождь, в последний раз оглянувшись на яркую от свежих красок вывеску «Иде-пи».

Чарли уже верил, что уцелел в этой битве. Раскрывая зонтик, он собирался с духом, чтобы заговорить о неотложных нуждах и необходимости новых капиталовложений. И в этот момент на него обрушилась новая и гораздо более страшная опасность. Каких-нибудь двадцать, тридцать секунд – и они без помех добрались бы до своего кэба. Или они могли бы задержаться еще на полминуты, беседуя с мнимым управляющим Чарли, могли побыть несколько лишних минут в зернохранилище, вдыхая сладкий и сытный аромат подсыхающей кукурузы. Но нет, им понадобилось покинуть фабрику именно в этот ужасный, роковой момент.

– Чарли! – пролаял голос из сгущающейся тьмы. – Чарли Оссининг!

Барабанил дождь, расползались лужи, миссис Хукстраттен, съежившись по зонтиком, встревоженно озиралась по сторонам. Чарли замер.

– Это я, партнер, – выкрикнул тот же голос и начал обретать телесные очертания некой фигуры в лохмотьях, чем-то отдаленно знакомой. Тварь в раздавленной шляпе и омерзительном пальто выползла из тьмы, чтобы нанести смертельный удар и без того призрачным надеждам Чарли. Джордж Келлог во всей красе своего позора преграждал им путь.

– Джордж! – произнес Чарли, кивком головы отсылая его прочь. Покрепче подхватил под локоток миссис Хукстраттен и попытался обойти возникшее на дороге препятствие, но Джордж оказался проворнее. Он уже проник под зонтик, его рука обвилась вокруг плеч Чарли. Миазмы земных испарений и запахи человеческого тела окутали их, словно пеленой, наполнив вонью теплый уголок ночи.

– Увидел вывеску, – коротко пояснил Джордж. Приблизив свою рожу вплотную к лицу миссис Хукстраттен, он выдохнул: – Вечер добрый, мадам.

– Послушай, – произнес Чарли, вырываясь из объятий Джорджа и пытаясь в то же время придерживать и зонтик, и миссис Хукстраттен. – У меня сейчас нет времени на эти глупости…

– Кто этот отвратительный тип? – резко спросила миссис Хукстраттен. Капли дождя стучали по ткани зонта, скатывались вниз с его купола, напевая какую-то сонную, слезливую песенку.

– Сказано: убирайся, Джордж! – прорычал Чарли.

Но Джордж не двигался с места.

– Убирайся?! Глупости?! Отвратительный тип?! – повторил он, трезвея на глазах. – Чарли, я задет. Я глубоко оскорблен. Разве так разговаривают с партнером по бизнесу, с человеком, который согласился дать свое доброе и дорогостоящее имя всему этому – этому… – он помахал рукой, указывая на вывеску у них над головами, льнувшую к ночному небосводу, – этому предприятию?

Миссис Хукстраттен окаменела. Чарли чувствовал, как ожесточается ее дух, постигая возмутительный обман.

– О чем он говорит? – требовательно спросила она. – Кто этот человек?

Чарли не успел ответить. Джордж убрал свою руку с его плеча, сорвал с головы шляпу и склонился в шутовском приветствии. Свет упал на его лицо.

– Джордж Келлог – к вашим услугам, мадам. Не найдется ли у вас пары монет?

Как хорошо спится в такую ночь! Ласковый ветерок в кронах деревьев, дождь ритмично барабанит по черепице, дом наполнен тихими, легкими шорохами. Но к Джону Харви Келлогу не шел сон. Он лежал в своей постели, неподвижный, как труп, выскобленный изнутри и снаружи, запечатанный, словно в конверт, в хрустящие белые простыни и свежевыстиранные одеяла. Доктор приказывал себе расслабиться, смыкал веки, прислушивался к окружавшему его домашнему покою. Такая стояла тишина, так вкрадчиво шелестел дождь, что порой он различал приглушенный всхрап, доносившийся из комнаты Эллы – по ту сторону коридора – еле слышный, призрачный звук, почему-то наполнявший его сердце печалью.

Два часа ночи. Келлогу необходим сон – конечно, не так, как другим людям, и не в таких количествах, но сон ему все-таки нужен. Обычно он обходился четырьмя часами ночного отдыха и вообще ко сну относился с некоторой настороженностью. Почти греховное излишество, растрата драгоценных человеческих ресурсов. Просто удивительно, что некоторые люди ждут не дождутся вечера. Но, будучи врачом, он понимал и признавал потребность организма восстановить силы после изнурительного бодрствования и готов был ежедневно предоставлять своему телу необходимое количество сна. Это входило в его режим; он так же не мог обойтись без сна, как без клизмы, шведской мануальной гимнастики и овсяной каши. Сон – жизненно важный элемент физиологического существования. Обычно усилием воли доктор получал небольшую, но эффективную дозу отдыха. Выпив чашечку «Санитас Коко» или травяного чая, мирно почитав «Проблемы опорожнения кишечника» или «Новости гидротерапии», он переодевался в белую пижаму из тонкого льна с серебристой монограммой Дж. X. К. на уровне сердца и засыпал в тот миг, когда выключал свет.

Но сегодня ничего не получалось. Слишком многое тревожило доктора. И это в воскресенье – как правило, самый спокойный день недели, день медитации в церкви и музыкального получаса у рояля с кем-нибудь из детей. Сегодня Келлог не обрел покоя. Помимо прочего, доктор волновался из-за назначенной на ближайший вечер лекции по заявкам из ящика для вопросов. Беспокоился он не из-за предмета лекции – тут все давно решено: в последние дни его мысли занимал сахар, эта пищевая добавка, столь же опасная и губительная, как чистая пшеничная мука. Об этом он и собирался говорить. Нет, тревогу – и даже страх – заронил в его сердце Джордж. Прошло уже две недели со дня дерзкого нападения Джорджа на пальмовый сад в вечер после лекции о ленточном черве, и, хотя в этот промежуток времени ничего не произошло, доктор был уверен, что затевается какая-то новая пакость. А есть ли более подходящий момент для очередного нападения этого жалкого, ненавистного мерзавца, чем триумфальное выступление доктора перед публикой?