Король же лишь прикрыл глаза своего коня ладонями, крепче сжимая коленями его бока и бормоча ему на ухо успокаивающие слова.

— Ваше величество, не повторяйте больше это имя, — простонал Жуанвиль, когда его конь немного унялся. Людовик кивнул, не глядя на него. Успокоив свою лошадь, он вновь обратился к призракам:

— Я знаю лишь то, что вы — трое фландрских юношей, которых приютили в аббатстве Сен-Николя. Правда ли это?

— Аббатство Сен-Николя… — зашелестела дымка. — О да… добрый аббат Фукье… дал нам кров… дал нам книги… дал нам слово Божие…

— Разве могут призраки выговаривать имя Господа? — шепнул Жуанвиль Людовику, но тот не ответил. Он внимательно слушал своих бесплотных собеседников.

— Что же случилось с вами потом?

— Мы охотились… добрый аббат позволил нам подстрелить в роще кролика, и охота увлекла нас… мы были молоды… кровь в нас была горяча… мы верили, что весь мир добр, как добр был аббат Фукье…

С этими словами призраки заплакали. Плач этот совсем не походил на тот бессловесный, не человеческий и не звериный, потусторонний вой, которым они отпугивали людей от места своего неупокоения. Теперь это был плач детей, потерявшихся ночью в темном лесу.

— Мы не заметили, как наши лошади вынесли нас из рощи в соседний лес. Мы не знали, что это лес сира Ангеррана де Куси. Мы не думали, что совершаем беззаконие, охотясь на кролика в его лесу. Мы подстрелили кролика. Мы были очень рады. Мы смеялись и веселились, мы спешились, мы искали кролика в траве. Мы не поняли, что случилось, когда на нас налетели лесничие де Куси, связали нас и повели к господину. Мы не ведали, в чем провинились, мы звали аббата Фукье, чтобы он оправдал нашу провинность. Но сир де Куси не пожелал нас слушать. Он сказал, что мы браконьеры, и велел тотчас без суда повесить нас. И мы были повешены. Мы до сих пор висим на толстом суку в том самом лесу. Мы бы хотели быть там, но мы боимся сира де Куси. И потому мы здесь. Мы останемся здесь, и наши бедные матери никогда не узнают, что с нами стало.

К концу этой печальной повести лица призраков окончательно проступили из мглы, оформились, и стало видно, что они очень молоды и полны тоски. Печать невинности — обреченной остаться вечной — была на их лицах, и недоумение их от слишком суровой кары было так очевидно, а горе так велико, что тронуло бы даже самое жестокое сердце.

Что ж, похоже, сердце сира де Куси было более чем просто жестоко.

— Как — без суда? — спросил Людовик, и Жуанвиль слегка вздрогнул от его голоса, звучавшего столь же низко и тяжело, как несколько часов тому назад в таверне, где он слушал про бесчинства бонблессийского священника. — Этот сир схватил и казнил вас безо всякого суда?

— Безо всякого суда… — эхом откликнулись привидения. — Без лишнего слова… без лишнего взгляда… Так делает сир де Куси. Сир де Куси!

Они заплакали снова, и несколько минут в притихшей, замершей роще не было слышно ничего, кроме этого плача. Даже ветер стих, и ветки больше не трещали и не падали наземь. Людовик какое-то время молчал. Потом сказал:

— Я обещаю, что, если сказанное вами — правда, сир де Куси понесет наказание. Позволите ли вы нам ехать?

Еще один вздох, еще одно прикосновение холодных пальцев к липкой от пота коже — и все пропало. Король тронул коня шагом, и тот, тряхнув головой, пошел вперед, по тому самому месту, где только что плавали привидения. Жуанвиль торопливо толкнул пятками лошадь, нагоняя короля. От волнения он не мог говорить.

— А ведь не врал трактирщик, — возбужденно сказал Жуанвиль, когда они наконец выехали за пределы рощи и оказались на дороге, проходившей мимо аббатства Сен-Николя-о-Буа. — Ну надо же! И кто бы подумать мог? Чтобы и впрямь…

— Попросимся заночевать в аббатстве, — перебил его король. Жуанвиль понял, что Людовик даже не слышал его слов, целиком погрузившись в собственные мысли. С ним иногда такое случалось. — Заодно расспросим аббата о том, правда ли это. И если правда, то разузнаем, как ехать к замку Куси. Я выслушал жертв, — добавил он в ответ на молчаливый вопрос Жуанвиля. — Теперь хочу послушать свидетеля. Ну а потом должно нам послушать убийцу. Едемте, Жан.

Замок сира де Куси столь же мало отличался от прочих пикардийских замков, как и роща Сен-Николя-о-Буа — от прочих рощ Северной Франции. Было это старое, дряхлое, некрасивое строение, возведенное еще в прошлом веке не слишком даровитым зодчим и успевшее дать такую сильную осадку, что камень ушел в землю едва не до нижней границы окон, превратив первые этажи в погреба. Местность тут была влажная, болотистая, и узкий, хотя и довольно глубокий ров вокруг крепостной стены был полон затхлой воды, покрывшейся ряской и пахнущей разложением. Говаривали, что дно этого рва хранит немало трупов, ибо далеко не каждого своего недруга владетель замка удостаивал повешения в лесу. Обычно все обходилось гораздо проще — ударом кинжала в затылок и тихим всплеском мутной воды во рву.

Подъезжая к этому замку, Людовик оглядывал его пристальным, сосредоточенным взглядом полководца, обдумывающего план штурма. От Жуанвиля этот взгляд не укрылся, и тем не менее он снова, не в первый уже раз, попытался отговорить короля от этой безумной затеи.

Но Людовик был неумолим.

— Стой, кто идет! А не то по стреле всажу между глаз! — закричали со стены, когда до рва оставалось расстояние, как раз необходимое для претворения угрозы в жизнь.

Людовик с Жуанвилем остановились. Король примирительно вскинул руку.

— Двое рыцарей-крестоносцев просят крова у хозяина замка! — крикнул он, и мощь его крика ничем не отличалась от той, что воодушевляла воинов при Дамьетте и Мансуре. Жуанвиль закусил губу, думая, что, если сир де Куси был в крестовом походе и вернулся во Францию раньше, то он может узнать короля по этому крику. Людовик настоял на том, чтобы и дальше оставаться инкогнито; впрочем, в том, как он представил себя и Жуанвиля дозорному, не было ни единого слова лжи.

После небольшой заминки дозорный крикнул: «Входите!» — и от ворот замка через ров со скрежетом опустился мост. Его крепость, чистота и блеск железных заклепок говорили о том, что мост этот совсем недавно заменили на новый; старый, следовательно, был разрушен, что почти наверняка стало следствием междоусобной распри, обернувшейся нападением на замок.

Людовик, без сомнения, тоже подумал об этом, поэтому, проезжая по мосту, помрачнел пуще прежнего.

Внутри замок оказался столь же невзрачен и неуютен, как и снаружи. В центре его высился, по обычаю старых замков, громоздкий донжон, служивший одновременно и главным постом обороны, и жилым помещением. К внутренней стороне крепостных стен жались приземистые сарайчики и амбары, из которых доносилось тоскливое мычание скотины да выглядывали чумазые лица слуг. Не было толкотни и суеты, обычной при появлении нежданного гостя в уединенных замках. Здесь все как будто боялись, столь привыкнув к страху, что робея даже выказывать любопытство.

Путников встретил грузный, толстый человек в потрепанном старомодном блио и шляпе с узкими полями, надвинутой на кустистые брови. Он выполнял, видимо, обязанности мажордома, распорядителя и начальника свиты. Кликнув слуг, чтобы увели, напоили и вычистили коней, он одновременно окинул путников оценивающим взглядом, пытаясь понять, не разбойничьих ли лазутчиков пускает на двор. Жуанвиль у него особых сомнений не вызвал, а вот на короля он смотрел дольше и гораздо более подозрительно.