– Мне холодно, – прошептала она. – Принеси мне чего-нибудь выпить.

– Тебе нельзя пить спиртное, – сказал я, вытаскивая из шкафа еще одно одеяло. – Я приготовлю тебе чаю.

– Хорошо, я буду пить чай.

Она замолчала. Я подумал, что Ника уснула, но когда я с чашкой чаю присел на край кровати, то увидел, что глаза ее открыты.

– Постарайся поспать хотя бы час, – сказал я.

Ника ничего не ответила. Я смотрел на нее и думал, что ее, наверное, предали первый раз, потому так больно. Если не привыкнет к этой боли, то вся жизнь превратится в пытку.

Она с трудом смогла встать с постели. Ее лоб и щеки полыхали огнем, по лицу катились крупные капли пота. Если бы я вовремя не подхватил ее, Ника упала бы с кровати на пол.

– Тебе плохо? – тормошил я девушку, стараясь привести ее в чувство.

– Почему так темно? – шептала она, с трудом размыкая пересохшие губы. – Когда взойдет солнце? Мне страшно…

– Нам надо торопиться к причалу, Ника, чтобы успеть на катер, – говорил я, заставляя ее идти к лестнице.

Она тяжело опиралась о мое плечо. Я почти нес ее на себе.

– Ничего страшного, – бормотал я, успокаивая себя самого. – Это все от переживаний. Мы доберемся до материка и поселимся в лучшей гостинице. Ты отоспишься, отдохнешь, я покажу тебя врачу, и все будет хорошо.

Псы при нашем появлении в саду черными молниями унеслись прочь, в самый дальний угол сада, и стали трусливо тявкать нам в спины лишь тогда, когда мы вышли на поле и стали подниматься к обросшей лесом седловине. Было заметно, что каждый шаг Нике дается с трудом. Она быстро уставала, останавливалась и просила меня не идти так быстро.

Когда мы спустились к морю, небо за нашими спинами стало заметно светлеть, и на горизонте погасли первые звезды. Ника не жаловалась на усталость, понимая, что нам нужно спешить, и лишь ее учащенное дыхание и напряженная походка говорили о том, что эта ночная прогулка дается ей из последних сил.

Гул работающих моторов кораблей мы услышали задолго до того, как увидели освещенный прожектором пирс и цепочку солдат на нем, перетаскивающих на суда уцелевшее оружие охранников базы, какие-то ящики и свертки. Шершавый голос Маттоса в мегафоне вещал:

– Ускорить погрузку! Капитану баржи занять свое место!

Ника вышла на пирс босиком. Ее тапочки были полны песка, и она несла их в руке. Попав в луч прожектора и оказавшись среди рослых и угрюмых солдат, она испуганно прижалась ко мне. Комиссар и еще два офицера стояли у трапа катера и раздували малиновые угольки сигар. Посветлело уже настолько, что суда, казавшиеся издали черными пятнами, обрели объем, и на темном полотне корпусов проступили серые круги иллюминаторов.

Я взял руку Ники, опустил ее вниз, чтобы она нащупала мачете, лезвие которого, как в ножнах, лежало в моей ладони.

– Спрячь это под пиджаком, – тихо сказал я. – Меня могут обыскать.

Девушка все сразу поняла, повернулась ко мне лицом, едва не касаясь меня грудью, незаметно взяла оружие и загнала его себе в рукав.

Мы подошли к трапу.

– А я думал, что ты решил остаться на Комайо, – сказал комиссар, выпуская мне в лицо дым. – Твой друг уже занял лучший диван в кают-компании и, кажется, спит.

Он кивнул офицеру, и тот, опустившись передо мной на корточки, стал тщательно прощупывать одежду. Ника ни жива ни мертва стояла рядом и смотрела на комиссара.

– А девушка должна пройти на баржу, – сказал он, мельком оглядев ее с ног до головы.

– Она не «мамочка», – ответил я, поворачиваясь к офицеру спиной, чтобы он мог обыскать меня с другой стороны. – Я с ней приплыл сюда на яхте три дня назад.

– А кто это видел? Кто подтвердит, что она не «мамочка»? – промурлыкал Маттос.

– Дик мог бы подтвердить, – ответил я, глядя комиссару прямо в глаза. – Но он погиб.

Комиссар не выдержал моего взгляда и повернулся к офицеру.

– Отведите их в кают-компанию.

Мы поднялись по трапу на палубу, прошли за офицером до люка и по крутой лестнице спустились вниз. Это было сумрачное, лишенное каких-либо эстетических приложений помещение, вдоль бортов которого тянулся ряд черных кожаных диванов и кресел. Посреди был намертво привинчен к полу большой круглый стол, предназначенный, наверное, для рабочих карт комиссара, по которым он определял свои глобальные задачи. Под иллюминатором, утопая в складках обширного, как туша носорога, дивана, спали Влад и Мария. Влад лежал на спине, вытянув руки вдоль тела и высоко запрокинув голову. Рот его был открыт, в нем желтым огнем поблескивали золотые коронки, и, словно из басовой трубы органа, оттуда вырывался звериный храп. Мария, почти не уступающая Владу в росте, лежала головой на его груди, обхватив рукой за шею. Было странно, что храп, от которого вибрировал пол, не мешал ей крепко спать.

– Пойдем отсюда, – произнес я, чувствуя, что мгновением раньше Ника невольно потянулась к выходу.

Мы поднялись на палубу и прошли вдоль дверей и люков на корму. Я поднял с пола шезлонг, на котором утром восседал восковой двойник Гонсалеса, разложил его и усадил Нику.

– Сиди здесь, – сказал я, погладив ее ладонью по щеке, и осторожно вытащил из ее рукава мачете. – Никого не бойся. Я скоро вернусь.

Она, доверчиво прижавшись к моей руке, кивнула. Я сунул тяжелый тесак за поясницу, накрыл торчащую рукоятку нижним краем майки и походкой прогуливающегося зеваки пошел по палубе, глядя на то, как матрос в белой робе суетливо носится по пирсу, скидывая с кнехтов петли швартовов.

– Капитан баржи! – командовал мегафон. – Отчаливайте!

Матрос на пирсе вдруг шарахнулся в сторону, споткнулся о кнехт и растянулся на мокром бетоне. Мимо него, неестественно дергая головой, на трех лапах пробежал гепард. Остановившись на мгновение перед бортом катера, он выпятил свою круглую грудь вперед, сел на хвост и, сильно оттолкнувшись, прыгнул ко мне. Он перелетел через перила столь быстро, что матрос, упавший от испуга, потерял кошку из виду. Поднимаясь на ноги, он крутил во все стороны головой и что-то бормотал себе под нос.

Гепард, поскользнувшись на палубе, неловко упал у моих ног, но тотчас вскочил, боднул меня мокрой мордой в руку и потерся своими крохотными «борцовскими» ушами о мою ногу.

– Что ж ты делаешь! – мягко упрекнул я кошку, схватил ее за загривок и потащил за собой. – Здесь зверям нельзя! Увидят – выкинут за борт.

На корму гепард идти не хотел, упирался передними лапами, притворялся мертвым, словом, хитрил, как мог. Мне ничего не оставалось, как посадить его под лестницу, ведущую на верхнюю палубу, и накрыть куском брезента.

Катер отчалил задним ходом. Серая полоса пирса, толкая впереди себя остров, плавно удалялась, и с каждой минутой открывалось все больше перспектив. Обрыв словно уменьшился в высоте, словно склонил перед нами свою голову, поросшую джунглями, и белым пунктиром между деревьев мелькнула стена базы. Потом – показались белые, неопределенных форм постройки и развалины, на заднем плане выросла гора с седловиной посредине и проплешинами из базальтовых плит, а затем приобрела очертания и вся гигантская «голова утопленника».