Но есть и еще одно место, где преобладает хрупкое ощущение идентичности. Цирк – зрелище, собирающее людей вместе в огороженном пространстве шатра, – становится местом особого взаимодействия, внутри которого могут длиться какие-то человеческие отношения. Именно в этом пространстве Марион, цирковая гимнастка, обретает некое ощущение самости, стремление к достижениям и востребованности. Однако известие о том, что у цирка кончились деньги и он должен закрыться, тут же демонстрирует, насколько эта идентичность эфемерна и случайна. И здесь преобладает кратковременный контракт. Впрочем, Марион, хотя и явно опечалена этой новостью, настаивает, что у нее есть своя история и она собирается продолжить творить ее, пусть и не в цирке. Она даже воображает, как отправится к фотобудке и выйдет оттуда с новой идентичностью (вновь перед нами сила фотографического образа), получив работу официантки или какую-то еще. Собственная история Марион, как мы узнаём, когда один из ангелов наблюдает за ней в ее вагончике, в любом случае (как и у Декарда) может быть сжата в серию семейных фотографий, прикрепленных к стене, так что почему бы не построить новую историю с помощью фотографий? Однако эти фантазии переполняются могущественной аурой желания стать цельной, а не фрагментарной и отчужденной личностью. Она страстно стремится к полноте существования, но признает, что это возможно только за счет отношений с кем-то другим. После того как шатер опущен, а цирк уехал, она стоит в одиночестве на этом пустом месте, ощущая себя человеком без корней, без истории или без собственного места. Но в самой этой пустоте, кажется, содержится возможность радикальной трансформации. «Я могу стать всем миром», – говорит Марион, наблюдая, как рассекает небо реактивный самолет.

Энергия и красота Марион, особенно в тот момент, когда она исполняет свой номер на трапеции, привлекает Дамиэля, одного из ангелов, который уже тяготится своим бессилием откликнуться на «здесь» и «теперь». Он оказывается охвачен ее внутренним стремлением стать кем-то, а не просто быть. Впервые он смотрит краем глаза на то, как мир выглядит в цвете, и все больше склоняется к идее войти в поток человеческой жизни, оставив позади время духа и вечности. Два переломных момента ускоряют его решение. Он снится Марион как тот самый великолепный «другой» и видит себя в ее сне. Все еще невидимый, он сопровождает Марион в ночной клуб и, когда она мечтательно танцует в одиночестве, соприкасается с ее мыслями. Она отвечает ему ощущением восторженного комфорта, как будто, по ее словам, какая-то рука мягко сжимается внутри ее тела. Второй переломный момент связан с Питером Фальком, который, как затем выясняется, сам является ангелом, сошедшим на землю какое-то время назад. Он ощущает присутствие невидимого Дамиэля, когда пьет кофе в уличной палатке. «Я не могу тебя видеть, но знаю, что ты здесь», – говорит он удивленному Дамиэлю и затем с теплотой и юмором рассказывает ему о том, как хорошо жить в потоке человеческого времени, ощущать материальные события и вживую воспринимать весь спектр людей.

Дамиэль принимает решение о том, чтобы войти в человеческое время, на нейтральной территории между двумя рядами Берлинской стены, которую патрулируют солдаты. К счастью, второй ангел оказывается в силах перенести его на западную сторону стены. Там Дамиэль пробуждается в мире богатых и волнующих красок. Ему приходится прокладывать свой путь в настоящем физическом пространстве города, и благодаря этому он испытывает радостное возбуждение, приходящее вместе с созданием пространственной истории (в духе де Серто) просто от самого факта пересечения города, который теперь больше не кажется фрагментарным, но приобретает более связную структуру. Это человеческое ощущение пространства и движение контрастирует с уже описанным совершенно иным типом пространственного опыта ангелов – гиперпространством ускоряющихся мгновений, где каждый образ напоминает кубистскую живопись. Вступая в поток времени, Дамиэль перемещается от одного способа восприятия пространства к другому. Однако теперь ему нужны деньги, чтобы выжить. Он просит у какого-то прохожего немного денег, чтобы выпить чашку кофе, и продает часть древних доспехов (затем мы узнаем, что таков исходный дар для всех ангелов, которые сходят на землю) в антикварной лавке, откуда выходит в разноцветной одежде и с часами, которые рассматривает с огромным интересом. Дамиэль пересекает площадку, на которой снимается Питер Фальк, и здесь сталкивается с серьезным препятствием, поскольку охрана не дает ему пройти. Ругаясь на охранников, он вынужден кричать Фальку через забор, скрепленный цепью. Фальк, немедленно понимая, кто стоит перед ним, спрашивает его: «Надолго?». «Минуты, часы, дни, недели, …ВРЕМЯ», – отвечает Дамиэль, на что Фальк говорит ему с добротой и мягким юмором: «Тогда вот тебе несколько долларов». Теперь вхождение Дамиэля в этот человеческий мир твердо локализовано в координатах социального пространства, социального времени и социальной власти денег.

Встреча Дамиэля и Марион определенно означает наступление кульминационного момента фильма. Ангел – товарищ Дамиэля устало смотрит, как они кружат друг возле друга в том же ночном клубе, где Марион была в одной из предыдущих сцен, а затем встречаются в близлежащем баре. Эта встреча имеет почти ритуальный характер: она готова и полна решимости творить свою историю, чтобы заместить бытие становлением, а он намерен узнать смысл потока человеческого опыта в пространстве и времени. В длинном последующем монологе она настаивает на серьезности их общего проекта, несмотря на то что нынешняя эпоха, возможно, несерьезна. Марион делает акцент на необходимости свести счеты с непреднамеренностью и случайностью. С временными контрактами покончено. Она пытается обнаружить некий способ встречи, имеющий универсальное значение за пределами этих конкретных места и времени. По ее словам, может не быть никакого предначертания, но решимость определенно есть, и в этом решении могут участвовать все люди в этом городе и даже во всем мире. Марион представляет себе площадь, полную людей, и то, как она и Дамиэль настолько наполнены этим местом, что могут принять решение за всех. Это решение, в котором возникнет прочная связь между мужчиной и женщиной вокруг общего проекта становления, когда женщина сможет сказать: «Это мой мужчина» – и тем самым открыть целый мир новых прозрений и интерпретаций. Это означает вступление в лабиринт счастья посредством трансформации желания в любовь, так что она наконец может быть честна наедине с собой, поскольку последнее предполагает целостность, которая может наступить только благодаря неслучайным отношениям с другим человеком. Кажется, что теперь у нее есть ответы на назойливые вопросы: «Почему я это я, а не ты?», «Почему я здесь, а не там?» и «Когда началось время и где заканчивается пространство?». Из их встречи, рассуждает Дамиэль, помогая Марион репетировать выступление на трапеции после их первой ночи, родится не ребенок, а общий для них бессмертный образ, которым они смогут жить.

Такой концовке сложно не соскользнуть в банальность (предвосхищаемую китчевой последовательностью снов, где ангел является Марион в блестящем серебряном костюме). Стоит ли после всего увиденного делать вывод, что именно романтическая любовь приводит мир в движение? Благосклонная интерпретация может заключаться в том, что наш пресыщенный опыт китча и пастиша не должен стоять на пути освобождающего романтического желания и начала больших проектов. Однако финальные кадры довольно зловещи: фильм переключается обратно в монохромность бесконечного времени. Тот самый старик, который совершенно пропал из кадра после того, как началась цветная часть фильма, шаркает в направлении Берлинской стены со словами: «Кто из вас посмотрит на меня, вашего рассказчика? Сейчас я нужен вам больше, чем когда-либо». Камера внезапно увеличивает масштаб изображения за его спиной и взмывает в облака, как будто во время взлета. «Мы держим свой путь», – говорит Марион. Конец фильма убеждает нас в том, что все еще впереди.