Но к тому времени распад его личности приобретает уже хронический и безнадежный характер.

По сути, он становится иждивенцем у своего сына Никиты и старшей сестры Татьяны. Если бы не они, он несомненно умер бы от голода. В письмах к сыну Никите, сделавшему научную и преподавательскую карьеру и, к великой его чести, не забывавшему своего несчастного отца, он порой признавался, что в кармане у него осталось несколько су и он не может позволить себе чашку утреннего кофе. Иногда у него нет приличной бумаги для писем. Скитаясь по парижским отелям, он оставляет свои вещи и сундучок с книгами и рукописями как гарантию уплаты долга за проживание. Две поездки в Америку (1925–1926 и 1928 годы) ему не помогли. Проект создать для Парижа памятник Толстому не нашел поддержки.

В отчаянии он обращается к братьям-писателям. В 1927 году из Нью-Йорка пишет письмо Горькому, прочитав по-английски его очерк об отце. «Я ходил сейчас по Пятой avenue и вспомнил Ваше письмо ко мне о том, что Вы меня не любите. Я тоже Вас не любил, а теперь это совсем прошло и, напротив, после Вашей книги я почувствовал к Вам близость. Рад был бы, если бы и Вы меня перестали не любить. Вы были правы, когда не любили, теперь я стал много лучше, испытывая большие тяжести жизни…

Ваш прежний враг – новый друг Л. Толстой маленький».

В том же письме он пишет: «Вы знаете – я иду очень похоже с отцом».

Горький на это ничего не ответил…

Об отношении ко Льву Львовичу со стороны советских писателей можно судить по тому что написал о нем Виктор Шкловский в известной биографии Толстого в серии «ЖЗЛ»: «…формально принадлежа к искусству будучи плохим писателем, плохим скульптором, сгорал от зависти к отцу и в своих дневниках, перебивая изложение, писал о том, как он ненавидит своего отца».

Отчасти это было правдой… Но какой же холодной и жестокой…

Впрочем, и крупные писатели русской эмиграции не жаловали сына Толстого. Так, в рукописном отделе музея Л. Н. Толстого хранится записка Ивана Бунина 1934 года, вероятно, вызванная обращением к нему Льва Львовича с просьбой о помощи. Текст был написан на фирменной бумаге Hotel Magestic на Place de l’Etoile: «Многоуважаемый Лев Львович, мне сказали, что нужно подать просьбу о помощи: «В Союз журналистов и писателей. Прошу…» и т. д. Всего доброго. Ив. Бунин». К тому времени Иван Алексеевич уже был обладателем Нобелевской премии по литературе. Ни слова утешения, ни слова поддержки.

Любопытно, что и сам Лев Львович одно время подумывал о получении Нобелевской премии. В 1938 году он писал сыну Никите в Швецию: «Пожалуйста… не забудь осенью хорошенько справиться для меня о том: 1) куда посылают работы на получение премии Нобеля (адрес точный) и 2) кто и куда рекомендует будущих “лауреатов”…»

На что он претендовал? Получить премию, за которую в свое время сражались такие гиганты, как Бунин, Горький и Мережковский!

Об отношении ко Льву Львовичу эмигрантских кругов можно судить, скажем, по воспоминаниям писателя и предпринимателя Владимира Пименовича Крымова, жившего на собственной вилле под Парижем (Он считается прототипом Парамона Корзухина в пьесе Булгакова «Бег».). Крымов встретился со Львом Львовичем в Париже в игорном клубе «Сэркль Османн»:

«За наш стол подсел еще кто-то, я сразу не узнал, что это Л. Л., так он изменился за эти годы. О чем-то говорили, у Л. Л. под столом стояла большая папка, к концу обеда он раскрыл ее и стал показывать рисованные им портреты отца, которые предлагал по сто франков. “Обратите внимание на глаза моего отца, такие тупые и глупые… Удивительно, что никто так и не понял, что мой отец, будучи талантливым писателем, был в то же время глупый человек”.

Никто ничего не ответил, никто портрета не купил, и, когда Л. Л. ушел, все возмущались».

Воспоминания Крымова можно было бы посчитать вымыслом и злой карикатурой, но, увы, это был, по всей видимости, вполне правдивый очерк. Нищета, бездомность и неспособность устроиться в жизни за границей как по внешним, так и по внутренним причинам превратили сына Толстого в живую карикатуру. Глубокое отчаяние, сопряженное с манией величия, зависть и даже ненависть к своему отцу, которого он, видимо, продолжал считать главным виновником всех своих бед, разрушали его изнутри, порой делая настоящим посмешищем в глазах людей…

Больше всех от этого страдала его сестра Татьяна. Она жила в Риме и, благодаря удачному замужеству дочери, не нуждалась. Однако богатое семейство Альбертини не считало нужным содержать еще и ее брата, к тому же заядлого игромана, проигрывавшего деньги, которые присылали ему сын и сестра. Несколько раз она оплачивала его поездки в Италию, где он отдыхал душой, наслаждаясь итальянским солнцем и вином. Она всю жизнь была его «нянькой». Когда-то она спасала его от депрессии в Париже и теперь снова была вынуждена взять под свое крыло. Но в письмах к родным Татьяна не скрывала горьких чувств в отношении брата. Дело было даже не в его безденежье, связанном с игроманией. Главная причина страданий сестры была неутихающая ненависть брата к отцу…

В мае 1931 года она сообщала в Россию Сергею Львовичу Толстому: «Ты пишешь о Лёве: это мой тяжелый крест, и я, каюсь, часто бываю с ним недобра и резка. Он удивительный человек: несомненно, ненормальный и, конечно, очень жалкий. Он, который сумел искалечить свою жизнь так, что хуже нельзя, – постоянно всех учит с уверенностью в том, что он всё знает лучше всех. Самое тяжелое в нем для меня – это его отношение к отцу. Он никогда не упускает случая сказать при мне что-нибудь такое, что мне тяжело и неприятно слышать. И, к сожалению, пишет об отце, и, к еще большему сожалению, есть люди, которые его печатают. Он живет в Париже в маленьком отеле, постоянно в клубе играет. Приходил ко мне тогда, когда нужны бывали деньги. А теперь пишет, что хочет приехать в Рим, потому что я для него самый близкий человек. И пишет, что пора же ему, наконец, жить спокойно и обеспеченно, не понимая, что его обеспеченность будет кому-то стоить денег и заботы. Но я его жалею и сказала, что пусть он приезжает».

Парадокс жизни Льва Львовича в эмиграции заключался в том, что, выступая против своего отца, он зарабатывал на его имени, и это был единственный источник его заработка. Но, возможно, именно это и подогревало его ненависть к отцу. Он искренне считал себя умнее и прозорливее того, кого целый мир признавал великим человеком, не замечая при этом «гения» Льва Львовича. В этом он видел несправедливость судьбы.

О его «прозорливости» можно судить по тому, что, посетив в начале тридцатых годов Италию, он влюбился в «гений Муссолини» и создал его скульптурный портрет. О надвигавшейся войне он писал, что выиграет от нее Россия, а погибнут Соединенные Штаты. И так далее и тому подобное.

Рассуждая в статьях и целых неопубликованных книгах о всеобщем мире в результате объединения всех государств в одно, он в конце тридцатых годов пытался заработать на перепродаже оружия. Живя на содержании у двух семей, сына и сестры, и проигрывая в карты те сотни франков, которые присылались ему на одежду и пропитание, он учил жизни всё человечество и не видел в этом противоречия. Больше того, он считал, что является продолжением своего отца, но на более высоком уровне.