В ту ночь она лежала под противомоскитной сеткой, глядя в темноту, и безуспешно пыталась бороться с нахлынувшим на нее отчаянием и ощущением своей полной беспомощности.

«Они хотят сделать из моего сына чудовище. Как я могу им помешать? Как мне вырвать его из их лап?»

Увы, она не знала даже, кто такие эти «они», и от этого чувство беспомощности только усиливалось.

«Господи, где же Рамон? Только бы он поскорее пришел. С его помощью я смогу быть сильной. Если мы будем вместе, то, может, как-нибудь переживем этот кошмар».

Утром она снова попыталась заговорить с Адрой, но к той вернулись ее обычная холодность и непроницаемость.

Николас мало-помалу начал проявлять видимое нетерпение. Хотя он по-прежнему был вежлив и дружелюбен, становилось ясно, что ее общество начинает его утомлять. Он без конца говорил о школе, о футболе, о своих друзьях, строил планы, что они будут делать, когда ему разрешат вернуться к ним. Она отчаянно пыталась отвлечь его, но вскоре наступил момент, когда уже не помогали ни придумываемые ею игры, ни очарование книг, которые они вместе читали.

Ее отчаяние порождало самые безумные фантазии. Она мечтала похитить его, увезти в такой привычный и безопасный мир Велтевредена. Представляла себе его в форме ученика какой-нибудь престижной школы, а не в этом жутком маскировочном наряде. Воображала, будто ей удастся заключить некую сделку с той таинственной силой, во власти которой все они оказались и которая так безжалостно распоряжалась их судьбами.

«Я готова на все — лишь бы они вернули мне моего ребенка». И все же в глубине души она понимала всю тщетность подобных надежд.

Затем, когда наступила ночь, уже которая ночь без сна, ее измученное воображение стало рисовать в темноте еще более мрачные и безнадежные картины. Ей пришла в голову мысль кончить все разом, прекратить эту пытку, избавить от этого кошмара и себя, и сына.

«Только так я могу его спасти. Это единственный выход для нас обоих».

Она воспользуется автоматом Хосе. Она попросит Николаса показать ей его, и как только оружие окажется в ее руках… Она содрогнулась; представить то, что последует за этим, было выше ее сил.

Генерал-полковник Рамон Мачадо сразу заметил происшедшую в ней перемену. Он предвидел ее.

В течение десяти дней он неотрывно наблюдал за каждым ее движением. В обеих хижинах были установлены видеокамеры и микрофоны, которые Изабелла так и не смогла обнаружить. Когда они с Николасом были вместе на пляже или в лодке, их снимали с помощью мощной телескопической линзы. Ежедневно Рамон проводил долгие часы, рассматривая ее в бинокль из заблаговременно подготовленных пунктов над самым пляжем.

На его глазах ее первоначальная эйфория постепенно уступила место простой и естественной радости от общения с сыном, а та, в свою очередь, неизбежно сменилась отчаянием и подавленностью, как только она в полной мере осознала, в какую изощренную ловушку ее заманили.

Он понял, что она, очевидно, подошла к тому пределу, за которым самообладание может ее покинуть и она может предпринять какие-либо безрассудные действия, способные перечеркнуть все положительные результаты, что были до сего дня достигнуты.

Он дал Адре новые инструкции.

В тот вечер, подавая обед, Адра неожиданно отослала Николаса с каким-то поручением, заставившим его на несколько минут отлучиться от хижины. Затем, наливая Изабелле в тарелку жирную наваристую уху, она как бы невзначай наклонилась к ней так близко, что ее волосы коснулись щеки Изабеллы.

— Ничего не говорите и не смотрите на меня, — шепнула она. — У меня для вас послание от маркиза. — Изабелла со звоном уронила ложку. — Осторожно. Не подавайте виду. Он просил передать, что попытается прийти к вам, но это трудно и опасно. Он сказал, что любит вас. Что вы не должны терять мужества.

Все ее мысли о самоубийстве мгновенно улетучились. Рамон здесь, рядом. Рамон любит ее. Ведь она знала, она всегда знала, что все будет хорошо, нужно только набраться сил и мужества, Рамон поможет ей, и все образуется рано или поздно.

Следующие два дня она жила ожиданием этой встречи. Она воспрянула духом, жизненная сила вновь забурлила в ней, и это сразу же сказалось на их отношениях с Николасом. Раздражение и скука, начавшие было понемногу их отравлять, куда-то отступили, и они вновь были веселы и счастливы.

По ночам она по-прежнему не смыкала глаз, но теперь уже не из-за терзавших ее душу сомнений, страхов и мрачных предчувствий; она ждала Рамона. «Он придет. Я знаю, что он придет». Затем к ней подошла одна из тех женщин, что встречали ее и обыскивали ее багаж; на сей раз у нее было для Изабеллы короткое сообщение.

— Самолет улетает завтра в девять утра. Вы полетите на нем.

— А как же мой сын? — воскликнула она. — Николас-Пеле?

Женщина покачала головой.

— Он остается здесь. Ваш визит окончен. Завтра в восемь часов утра за вами заедут. Вы должны быть готовы. Вот то, что мне приказано вам передать.

Ей захотелось взять с собой что-то на память о сыне. Приняв душ и переодевшись к обеду, она достала из сумочки маникюрные ножницы и спрятала их в кармане своих «бермуд». Когда Николас уселся за обеденный стол, она незаметно подошла сзади и, прежде чем он успел отдернуть голову, отрезала одну из его густых прядей.

— Эй, — нерешительно запротестовал он. — Это еще зачем?

— Я хочу увезти ее с собой, чтобы смотреть на нее и вспоминать тебя.

Он некоторое время обдумывал это, затем робко произнес:

— А можно мне тоже оставить у себя твои волосы — ну, чтобы вспоминать тебя?

Она молча вручила ему ножницы. Он встал перед ней и просунул пальцы сквозь один из ее локонов.

— Смотри не отрежь слишком много, — предупредила она его. Он рассмеялся, отрезал локон и обмотал его вокруг пальца.

— Твои волосы очень мягкие и красивые, — прошептал он. — Тебе правда нужно уезжать, мама?

— К сожалению, Никки.

— А ты еще ко мне приедешь?

— Обязательно. Я тебе это обещаю.

— Я положу твои волосы в книжку про Джока. — Он принес книгу и засунул локон между страницами. — Теперь каждый раз, как я буду открывать книгу, я буду думать о тебе.

Взошла луна; она была уже почти полной. Ее мягкий серебристый свет струился в раскрытые окна хижины и отбрасывал резкие угловатые тени; они медленно ползли по земляному полу, как бы отмеряя долгие, томительные часы.

«Он должен прийти, — твердила она себе, лежа на жестком матрасе и напряженно вглядываясь в темноту; страх и надежда боролись в ее душе. — Ну пожалуйста, пусть он придет».

Внезапно она рывком приподнялась и села в постели. Она ничего не услышала, ничего не увидела, но тем не менее точно знала, что он где-то рядом. С трудом удержалась, чтобы не произнести вслух его имя. Ждала с невероятным напряжением всех своих чувств, и тогда, беззвучно и невесомо, он возник перед нею.