– Вы уверены, это сказал тот самый Скофилд, которого знаю я? – подавив смешок, спросил Камерон. Затем он продолжал, уже серьезно: – Вы понимаете, откуда я. Расскажите нам, почему вы согласились помочь. Дайте что-нибудь, чтобы завоевать наше доверие.

– Я могу рассказать вам только правду, – ответил старый итальянец, с трудом встав с кресла и медленно направившись из тени к открытому проему, перед которым была установлена одна из красных подзорных труб. Этот прибор отличался от остальных, поскольку над толстым красным цилиндром было закреплено еще какое-то круглое устройство. Остановившись, старик похлопал по подзорной трубе, затем обернулся к Прайсу и Монтроз: – Вы слышали о двух семействах, Скоцци и Паравачини?

– Да, – ответил Камерон, – они совместно владели корпорацией «Скоцци-Паравачини», но затем между ними пробежала черная кошка, и они разошлись.

– Не «кошка пробежала», синьор Прайс, а пролилась кровь: Паравачини пошли на кровавое преступление. Им нужно было избавиться от Скоцци, чтобы примкнуть к убийцам-Матарезе. Они убивали братьев и сыновей, подкупали и шантажировали управляющих и директоров, выливали на порядочных людей ведра клеветы, вынуждая их оставлять свои места. Союз Скоцци-Паравачини, отравленный изнутри, поразила смертельная болезнь, одержавшая победу.

– Кажется, я понимаю, к чему вы ведете, – тихо промолвила Лесли. – Вы были очень близки к семейству Скоцци.

Старик печально усмехнулся.

– Поразительная проницательность, подполковник, хотя я бы не стал использовать слово «близок». Я и есть Скоцци, последний оставшийся в живых представитель семейства Скоцци.

– Но ведь ваша фамилия Тогацци, – возразил Камерон.

– «Что в имени твоем?» – как сказала одна дама. Можно назвать розу тюльпаном, но она все равно останется розой… Нам нужно вернуться на многие десятилетия назад – в то время, когда только начались убийства. Разумеется, преступников не могли найти, ибо Паравачини пользовались значительным влиянием в Милане и Риме, а также в Ватикане. Поскольку моя мать презирала и боялась Паравачини, меня отправили на Сицилию, к cugino[63]матери, для моей же безопасности. Там я окончил школу, затем перебрался в Рим продолжать образование, взяв фамилию этого cugino, Тогацци, опять же ради собственной безопасности.

– Именно тогда вы и познакомились с мистером Скофилдом? – спросила Монтроз.

– Дорогая подполковник, как хорошо быть молодым! – усмехнулся дон Сильвио, хлопнув ладонью по телескопу. – Это случилось гораздо позже, после моих universitario[64]дней.

– К этому времени вы уже работали в итальянской разведке? – уточнил Прайс.

– Да, в «Сервицио сегрето». Меня приняли сразу же после окончания университета, благодаря друзьям из Палермо, имевшим определенные связи. Я пошел работать в секретную службу, одержимый одной мыслью, одним стремлением: помимо своих профессиональных обязанностей, я хотел проникнуть в недра Паравачини, вскрыть все их грязные тайны и, в конечном счете, выйти на Матарезе. Вот тогда я и познакомился со Скофилдом и Талейниковым. Нами двигали общие интересы, но мне для того, чтобы завоевать их доверие, пришлось раскрыть себя, как я это делаю сейчас. Естественно, вы можете подтвердить у Брэндона каждое мое слово, но для этого вам придется перебраться куда-нибудь в другое место. Здесь нет оборудования, которое обеспечит достаточную конфиденциальность.

– В этом не будет необходимости, – заметил Камерон.

– Я согласна, – добавила Монтроз.

– И здесь, в Белладжио никто не знает, кто вы такой?

– Mio Dio[65], нет. Я для всех очень состоятельный siciliano[66], который благодаря своим волосам, бывшим когда-то светлыми, и богатству пользуется уважением здесь, в северных провинциях. – И снова старик прикоснулся к подзорной трубе – ласково ее погладил. – Вот, я хочу вам кое-что показать. Подойдите, посмотрите вот в эту подзорную трубу. Она оснащена устройством, которое позволит вам смотреть обоим.

Прильнув к окулярам, Лесли и Камерон поразились качеству оптического прибора. Они увидели особняк на берегу озера Комо, окруженный ухоженными лужайками, причал с огромной яхтой и повсюду фонтаны. Фигурки людей сновали вокруг, настолько отчетливые, что, казалось, до них не несколько миль, а всего каких-нибудь ярдов тридцать.

– Красивое поместье, – заметил Прайс, отойдя от подзорной трубы и повернувшись к Тогацци. – Кому оно принадлежит?

– Это поместье Паравачини, и даже самые свирепые ветры с гор не в силах развернуть эту подзорную трубу. Она прочно закреплена болтами. Отсюда я могу наблюдать и при необходимости фотографировать всех тех, кто там появляется.

– Отлично сработано, дон Сильвио, – добавил Камерон. – Кстати, можно ли проследить ваше новое имя?

– Сильвио Тогацци надлежащим образом зарегистрирован – или, скажем так, вложен в книгу записей новорожденных Палермо, а данные о его крещении занесены в церковную книгу храма Блаженного спасителя, сельской церквушки к югу от Чафалы. Все эти документы выполнены на высоком уровне и выглядят такими «подлинными», как только этого можно желать.

– А кто произвел вас в «доны»? – улыбнувшись, поинтересовался Прайс.

– Когда кто-нибудь нанимает десятки людей на расчистку поместья и строительство, щедро одаривает местных жителей, оплачивает сельские праздники и строит на свои средства две-три церкви, приставка «дон» перед его именем появляется совершенно естественно. Однако хватит обо мне. Предлагаю пройти в дом, и я передам вам все то, что нам удалось подготовить. Надеюсь, вы будете довольны.

– Прошу прощения за любопытство, – сказала Лесли Монтроз, – но вы упомянули про травму спины, следствие того, что агент Скофилд неудачно вас подхватил, когда вы прыгали с балкона. Это происшествие имело отношение к вашей совместной охоте на Матарезе?

– Едва ли, дорогая моя подполковник, хотя мое поспешное отступление действительно было вынужденным. Женщина, о которой идет речь, была замужем за фанатиком-comunistа[67], который был рабски предан своей работе и не уделял должного внимания своей жене. И я лишь попытался заполнить пустоту… А сейчас идемте, информация ждет вас.

В Нью-Йорке шел проливной дождь, принесший с собой очищение, но создавший дополнительные проблемы для водителей машин, запрудивших улицы города в вечерний час пик. На оживленном перекрестке на Мэдисон-авеню трое полицейских убрали временные знаки, запрещающие парковку. В тот же самый момент на освободившееся место устремились три машины. Одна из них, роскошный лимузин, остановилась в нескольких шагах от бледно-зеленой двери гостиницы «Марблторп», две другие встали на противоположной стороне улицы. Во всех трех машинах находились вооруженные люди, чье внимание было приковано к человеку, который вышел из лимузина и направился к бледно-зеленой двери в сопровождении мужчины, чей облик выдавал в нем телохранителя. Казалось, все было рассчитано с точностью до секунды: еще один полицейский распахнул дверь гостиницы и, кивнув, впустил гостей. Полиция Нью-Йорка относится к сильным мира сего с должным почтением.