Помимо формальной стороны появления нового манифеста поразило нас и самое содержание его. Под оболочкою тяжелой риторической фразеологии ясно проглядывает главная цель – провозгласить торжественно, чтобы не ждали от самодержавной власти никаких уступок.

Появление такого манифеста было бы еще понятно на другой день после вступления на престол, вслед за ужасною катастрофой 1 марта, но что вызывает его теперь, по прошествии двух месяцев? [Большинству публики, людям поверхностным, манифест покажется несвоевременным, бессодержательным… Но другая часть, люди мыслящие, поймут суть дела: они увидят, что путем ‹далее следуют 2 строки, не поддающиеся прочтению› объявление твердого намерения молодого императора удержать всей силой самодержавные права своих предков. Все надежды отнимаются у людей благомыслящих на постепенное движение к лучшему, к более совершенному государственному устройству. Lasciate ogni speranza[108] – вот сущность нового манифеста. Страшно подумать, какое невыгодное впечатление произведет он в России и в Европе. Сколько людей, надеявшихся на достижение со временем мирным путем желанных целей, теперь отшатнутся от нас и примкнут к массе, сочувствующей революционерам.]

29 апреля. Среда. Их величества приезжали сегодня в Петербург, но не по прямой дороге из Гатчины, а кружным путем через Тосну и по Николаевской железной дороге. Парад на Марсовом поле прошел совершенно благополучно и даже, можно сказать, блистательно. Императрица с великой княгиней Марией Павловной в коляске а la Domon[109] объезжала линии войск за государем. После парада был обычный завтрак у принца Ольденбургского. Мне пришлось сидеть с правой стороны императрицы, которая была любезна и обходительна, так же как и государь. После завтрака их величества, несмотря на плывшие льдины, переехали на катере через Неву, чтобы поклониться могиле покойного императора. Затем они посетили временную часовню, построенную на месте катастрофы 1 марта, и в три часа отправились обратно в Гатчину по той же Николаевской железной дороге.

Таким образом, приезд в Петербург, возбуждавший такие опасения, обошелся совершенно благополучно, а все ходившие по городу толки о мнимых покушениях оказались напрасными. На параде присутствовали чрезвычайные послы турецкий (Реуф-паша) и персидский (Сапихсалар Гусейн-хан).

Пресловутый манифест явился в прибавлении к «Правительственному Вестнику». Говорят, он всех озадачил. Толпа спрашивает, в чем дело. К чему и о чем манифест? Говорят, будто срывали даже манифест со стен. Граф Лорис-Меликов сказал мне на параде, что решился сегодня же послать письмо государю с просьбой об увольнении от должности и намерен завтра не ехать в Гатчину. Вечером же приехал ко мне Абаза и передал свой разговор с великим князем Владимиром Александровичем, который уже знал, что вчера, после его отъезда из совещания, что-то произошло между нами. Абаза высказал ему, как мы все были поражены и оскорблены процедурою с манифестом. Великий князь уговаривал не слишком принимать к сердцу. Но Абаза намерен поступить одинаково с графом Лорис-Меликовым: не ехать в пятницу с докладом, а послать завтра письмо к государю с просьбой об увольнении.

1 мая. Пятница. После обычного посещения некоторых из военно-учебных заведений заехал я к Абазе и графу Лорис-Меликову. Оба они объявили мне, что прошения их об увольнении от должностей приняты государем, но полученные ответы были выражены не в одинаковой форме. Графу Лорис-Меликову государь ответил собственноручным письмом, в благосклонном тоне, с выражением благодарности за оказанные услуги. Напротив, Абазе возвращено его письмо с надписью карандашом, в которой выражается довольно резко укор, что поводом к удалению от должности выставляется заявленное в манифесте намерение государя оберегать свои самодержавные права.

От Лорис-Меликова я узнал, что сегодня вызваны в Гатчину великий князь Владимир Александрович и генерал Игнатьев. Можно заключить из этого, что преемником графа Лорис-Меликова будет Игнатьев, что, конечно, произведет не очень благоприятное впечатление в Европе. Уже и теперь получаются сведения о падении нашего курса. А что будет, когда сделается известным удаление графа Лорис-Меликова и Абазы? Оба они пользовались хорошей репутацией и доверием, чего нельзя сказать о других министрах. Я решаюсь также оставить свой пост, но, по совету друзей, мне было бы неуместно связывать свое удаление с манифестом. Поневоле я должен несколько еще выждать; быть может, представится благовидный случай проситься на отдых, например, если мне предложено будет место на Кавказе.

Из разговоров с Абазой и Лорис-Меликовым я узнал о некоторых новых обстоятельствах. В истории манифеста принял, по-видимому, деятельное участие [злокозненный] Катков, прискакавший в Петербург по вызову Победоносцева. Отовсюду слышно, что этот злополучный манифест производит самое невыгодное впечатление. Он даст обильную пищу заграничным врагам России; нигилисты наши [с восхищением] воспользуются им как материалом для своей подпольной литературы.

Вечером узнал, что товарищ министра финансов Бунге, ездивший в Гатчину с докладом вместо Абазы, передал последнему желание государя, чтобы Александр Аггеевич не оставлял должности до конца сессии Государственного совета (то есть на неделю с небольшим) и в будущую пятницу – день его доклада – приехал лично в Гатчину. Из этого можно заключить, что, быть может, в настроении государя произошла некоторая перемена, как бы смягчение, и возникло желание удержать Абазу. Действительно, заменить его нелегко: Бунге сам сказал государю, что считает себя теоретиком, не довольно подготовленным к самостоятельному управлению Министерством финансов. С другой стороны, можно полагать, что на государя подействовал разговор с великим князем Владимиром Александровичем, который, вероятно, передал царю всё, что слышал в среду от Абазы.

Одновременно с нашим министерским кризисом совершается странный и неожиданный для нас переворот в княжестве Болгарском[110]. Можно было всегда ожидать от князя Александра какого-нибудь рискованного шага, особенно после проезда его через Вену; но никак нельзя было думать, что такое решение будет внушено ему нашим же русским генералом – Эрнротом. Ко мне приезжал сегодня болгарин, полковник Кесяков, с настоятельной просьбой спасти Болгарию от угрожающей ей опасности анархии и попадания под прямое влияние Австрии. Но что могу я сделать при настоящем своем положении? [Хотя переворот в Болгарии задуман и исполнен без ведома русского правительства и даже вопреки нашим советам, однако же нельзя не сознавать, что сам государь, как и многие из окружающих, в душе одобрят решимость князя Болгарского и будут сочувствовать ниспровержению ненавистной им болгарской конституции, выработанной под опекой русского же правительства. Вот результат войны, стоившей нам многих десятков тысяч людей и целого миллиарда рублей.]

3 мая. Воскресенье. Вчера вечером скончался принц Петр Георгиевич Ольденбургский после непродолжительной болезни. Сегодня был я на панихиде. Тело покойника лежало еще на кровати, усыпанное цветами. У многих из присутствовавших видны были непритворные слезы: принца будут оплакивать очень многие – как человека, посвятившего всю жизнь делу благотворительности и успевшего действительно сделать много добра. Добродетель его заставляет позабыть ограниченность его ума и крайнюю узость понятий. Он постоянно мечтал о водворении общего мира и вел настоящую пропаганду об упразднении армий. В этом смысле обращался он и к покойному нашему государю, и к императору Вильгельму, и к Наполеону III, и к Бисмарку, и к Тьеру и т. д. и жаловался, что никто не хотел понять его, никто не воспользовался его советами.