не была уверена. Только и оставалось, что держать ухо востро. По крайней мере, пока, похоже, никакие другие документы не пропали.

– В общем, я впала в жуткое уныние, – закончила она, – и мне не хотелось тебе писать, когда в голову не лезло ничего веселого, и чем дольше длился этот минор, тем труднее было снова до тебя дотянуться. – Озла тронула его за руку. – Прощаешь?

– У меня тоже выдался плохой год, – сказал он тихо.

Озла помедлила. «Держи дистанцию. Так будет лучше для него».

Но она не могла оставить Филиппа вот таким – в жару, одинокого, застрявшего на Рождество в заурядном гостиничном номере. Кроме того, с тех пор как она приняла решение отдалиться от Филиппа, произошло много чего – она видела, как Маб потеряла Фрэнсиса, видела, как та пылает гневом и горем, потому что им не досталось больше времени вдвоем, больше любви, больше всего прочего…

Озла легла на кровать рядом с Филиппом, ее нога, обтянутая чулком, касалась его ноги.

– Расскажи.

Они смаковали шампанское, а рассказ складывался медленно – то шел, то не шел. Как ему плавалось по Атлантическому океану с конвоем – сначала туда, потом обратно; как их бомбили пикирующие «певуны»[76] по всему Средиземному морю, когда «Уоллес» направили поддерживать высадку союзников на Сицилию.

– Помню одну ночь в июле… – сказал Филипп. – Луна светит ярче некуда, светло как днем. След за нами оставался сверкающий, как Дорога из Желтого Кирпича. Судно уже подбили один раз, и все понимали, что они вернутся, чтобы уж наверняка отправить нас на дно. Надо было выкручиваться, причем быстро. Не знаю, почему капитан прислушался именно ко мне, но вышло так. Мы сколотили большой плот из досок и деревянных ящиков, сложили на него горой всякий мусор, воткнули по дымовому бую с обоих концов и запустили на воду, а сами быстренько понеслись подальше в противоположном направлении и отключили «Уоллес» полностью – двигатели, свет, абсолютно всё. А потом сидели тихо в темноте, надеясь на одно: фрицы решат, что мы уже утонули, и тот плот с обломками и дымом – все, что от нас осталось…

– Позволь угадаю – они попались на удочку? – сказала Озла, когда он замолчал. – Иначе мы бы с тобой сейчас не разговаривали.

– Попались, и еще как. Мы слышали, как над головой воют бомбардировщики, целясь в наш плот, чтобы потопить окончательно. Эти скоты думали, что бьют по морякам, которые цепляются за обломки…

– Но там никого не было. Мне кажется, вы спасли своих матросов, господин лейтенант.

Он снова пожал плечами.

– Клянусь, за ту ночь я постарел лет на пять, Оз.

– Пять лет… – Озла повернулась, и он прижал ее к своей груди, натягивая на обоих одеяло. – Мы, кажется, именно пять лет как познакомились?

– Четыре.

– Всего-то?

– В конце тридцать девятого в баре внизу. Помню тебя в спецовке – ни дать ни взять Уинстон Черчилль, только хорошенькая.

– Господи, в то время я ничего не знала о жизни.

– Да и я тоже. Думал, на войне будут сплошь приключения.

Они лежали молча, переплетясь ступнями и крепко прижавшись друг к другу в сумраке комнаты. Засыпавшей Озле это место снова показалось домом.

Посреди ночи она проснулась. Теплая грудь Филиппа больше не прижималась к ее спине, вместо нее она ощутила что-то мягкое.

– Зачем ты втиснул между нами подушку? – зевнула она.

– Потому что меча у меня при себе нет, – пробормотал он, почти не просыпаясь.

– Чего?

– Меча… это старая история. Рыцарь кладет меч в кровать, если спит рядом со своей дамой. И тогда она может быть уверена, что он не нарушит границ.

– А что, если она сама этого хочет?

Ответа не было.

Озла выскользнула из постели и начала расстегивать крючки на своем сером шерстяном платье. Они еще не задергивали светомаскировочных штор, луна бросала в комнату узкую серебристую полосу. Филипп сел на кровати – должно быть, во сне у него поднялась температура, поскольку он сбросил рубашку и одеяло, накрыв поднятые колени одной лишь верхней простыней[77]. Она впервые видела его без рубашки, и… да уж, оно того стоило.

– Оз, – сонно произнес он, когда она начала стягивать чулки, – мне лучше пойти спать на диване.

– Ничего подобного вы не сделаете, господин моряк. У тебя еще не совсем прошел жар.

– Я ведь не каменный, знаешь ли. – Он показал на ее атласную комбинацию. – А от подушки не так уж много толку…

– Послушай, я не намерена спать в шерстяном платье и ложиться на этот треклятый диван тоже отказываюсь наотрез.

Она забралась обратно в постель под громкий стук собственного сердца.

– Да ты просто чертовка, – проговорил он из темноты, дотрагиваясь до нее. Его кожа была горячей, и Озла тоже зажглась от этого пламени, задыхаясь, заставляя его задыхаться, когда они вдвоем метались и перекатывались на накрахмаленных простынях. – Держись за меня, – сказал он в какой-то момент, и его руки и губы скользнули у подола ее комбинации и совершили нечто… Озла не знала, как это назвать, и вообще не знала, что такое бывает, но в конце она обмякла как тряпочка и с трудом переводила дыхание; она вцепилась в его широкие плечи, как в край скалы… А потом почувствовала, как Филипп улыбается, уткнувшись в нее лицом: – Вот теперь ты наконец-то со мной общаешься, принцесса.

– Мне кажется, общение должно быть обоюдным, – простонала она и нашла пару способов добиться от него ответа, позволяя его рукам и сдавленным ругательствам руководить собой.

Но потом они затормозили, держась друг за друга и тяжело дыша, тело к телу, лоб ко лбу. Джентльмен никогда не заходит дальше определенных действий с девушкой, если только не предполагается, что их отношения будут вскоре оформлены должным образом. В прошлом, подойдя к этой черте, Филипп не настаивал на большем, но ведь раньше им и не выпадало случая остаться наедине вот так, когда можно делать все что хочется. И Озла догадывалась, что сегодня сумела бы преодолеть его возражения. Жар затуманил ему голову, и он вполне мог поступить опрометчиво – если она отбросит принципы и заведет его туда, где он забудет обо всем на свете.

Но ведь он на ее месте не стал бы настаивать – если бы это она сейчас лежала, обессилев от жара и готовая забыться.

– Оз, – сдавленно произнес он, – лучше верни подушку на место.

Озла уткнулась лбом в его плечо.

– Так не хочется вести себя порядочно…

– Ох, и мне тоже, – прохрипел он.

Они заставили себя лечь как и раньше: подушка целомудренно