«Когда тебе уже не к кому обратиться, последнее, что остается, – уповать на Бога, в которого не веришь».

Сандра расценила это как объяснение в неизбывной любви. Но теперь в гостиничном номере, сидя на постели рядом с наполовину собранным чемоданом, она спрашивала себя, как муж, предчувствуя, что может погибнуть в Риме, решился отправить ей в качестве прощального послания подсказки, чтобы начать расследование. Именно фотографии, потому что – и тут причина кроется в общем их ремесле – они оба владели этим языком. Почему, например, не снял видео, чтобы она поняла, какую важную роль играла в его жизни? Не написал письма, даже записки, ничего. Если Давид так любил ее, почему последняя его мысль была посвящена не ей?

Давид не хотел, чтобы я оставалась к нему привязана в случае его смерти, сказала себе Сандра. Мысль возникла как откровение.

Он подарил мне мою оставшуюся жизнь. Возможность снова влюбиться, завести семью, детей. Судьбу, отличную от вдовьей доли. И не по прошествии лет. Сразу.

Надо найти способ сказать ему «прощай». Вернувшись домой, в Милан, отринуть воспоминания, вытащить его одежду из шкафа, истребить его запах – сигариллы с анисовой отдушкой и уцененный лосьон после бритья.

Можно сейчас и начать. С последнего послания Давида, которое она сохранила в памяти сотового и которое привело ее в Рим. Но сначала ей захотелось еще раз его прослушать. Услышать голос мужа в последний раз.

«Привет, я тебе все время звоню, но попадаю на автоответчик… Я тороплюсь, поэтому сразу перечислю, чего мне не хватает… Твоих холодных ног, которыми ты в меня тычешься под одеялом, когда ложишься спать. Когда даешь мне пробовать продукты из холодильника, чтобы определить, испортились они или нет. Или когда будишь меня в три часа ночи, вопя благим матом, что у тебя судороги. И хочешь верь, хочешь нет – даже когда ты без спроса бреешь ноги моей бритвой… Вообще говоря, здесь, в Осло, собачий холод, и я жду не дождусь, когда можно будет вернуться. Люблю тебя, Джинджер».

Сандра вызвала клавиатуру и без колебаний нажала кнопку «стереть». Любовь моя, мне будет тебя не хватать. Слезы струились по ее щекам. Впервые за столько лет она не назвала его Фредом.

Потом собрала копии фотографий из «лейки», поскольку оригиналы так и остались у лже-Шалбера. Перетасовала их, положив наверх ту, темную. Уже готова была разорвать их на клочки и забыть, но остановилась.

Среди кадров, снятых Давидом, не было снимка капеллы Святого Раймондо из Пеньяфорта. А ведь доминиканский монах в свое время был пенитенциарием. Шалбер направил ее в базилику, подложив ей под дверь открытку с изображением святого. До сих пор от Сандры ускользала эта деталь. Почему ее должны были обманом завлечь в это место?

Темный кадр.

Если Шалбер думал, что в этом кадре заключается разгадка тайны архива пенитенциариев, тогда он спрятан в той бедной капелле, воскликнула Сандра про себя. Вот только Шалбер не догадался, как добраться до него.

Сандра еще раз вгляделась в фотографию. Пленка не была засвечена по небрежности, как ей сперва показалось. Давид намеренно сделал кадр темным.

«Когда тебе уже не к кому обратиться, последнее, что остается, – уповать на Бога, в которого не веришь».

Прежде чем ехать в Милан, она должна вернуться в базилику Святой Марии над Минервой.

Последняя подсказка Давида – доказательство веры.

Охотник был не один. Кто-то еще обитал в городе-призраке.

Он здесь.

Чтобы скрыться, трансформист выбрал самое негостеприимное место на земле. Никому бы и в голову не пришло искать его здесь.

Он вернулся домой.

Охотник ощущал его присутствие. Капли крови на полу еще не свернулись.

Он близко.

Думать, скорее думать. В гостиной рядом с лампой лежит рюкзак, а в нем – специальный пистолет, заряженный наркотическим веществом. Но идти за ним нет времени.

Он с самого начала наблюдал за мной.

Единственное, что остается, – бежать из квартиры Анатолия Петрова. Только так можно спастись. «Вольво» припаркован перед бетонными блоками, поставленными посреди улицы, чтобы автомобили не могли проехать в город. Путь неблизкий. К черту волков, может, получится добежать. Иного ничего не придумаешь, надо уносить ноги.

Охотник бросился к входной двери, потом вниз по ступенькам. Он так стремился вперед, что даже не чувствовал их под ногами. В темноте было легко оступиться. Падение означало конец. Мысль о том, что он застрянет со сломанной ногой в недрах многоквартирного дома, беспомощно ожидая, когда появится враг, не только не заставляла его быть осмотрительным, но и подвигала на риск. Время от времени он прыгал через несколько ступенек, стараясь не попасть в груды отбросов. Он запыхался, по спине струился холодный пот. Шаги его гулко отдавались в лестничной клетке.

Одиннадцать этажей на пределе дыхания, и вот наконец улица.

Вокруг – только тени. Здания уставили на него тысячи пустых глазниц, автомобили выстроились, словно саркофаги, готовые его поглотить; хрупкие скелеты деревьев протянули костистые руки, чтобы схватить его. Асфальт крошился на каждом шагу так, будто рушился мир. Смертная тоска сжимала грудь, легкие горели. Каждый вдох отзывался острой болью. Значит, вот как чувствует себя тот, кто удирает от врага, замыслившего зло.

Охотник превратился в добычу.

Где же ты? Знаю: ты здесь, ты глядишь на меня. Смеешься над моим отчаянием. И готовишься к нападению.

Завернув за угол, он очутился на широком проспекте. И вдруг осознал, что не помнит, как шел к дому. Заблудился. Согнувшись вдвое, остановился передохнуть, подумать. Потом разглядел проржавевшие остовы аттракционов и понял, что впереди парк. Значит, «вольво» метрах в пятистах отсюда. Все должно получиться.

Все получится.

Он ринулся вперед с новыми силами, невзирая на боль и усталость, холод и страх. Но вот краем глаза различил первого волка.

Зверь догнал его и бежал рядом. Вскоре появился второй. И третий. Волки окружили его, сохраняя пока дистанцию. Охотник знал, что стоит ему замедлить бег, как стая набросится на него.

И он не щадил себя. Если бы я только успел забрать из рюкзака пистолет, заряженный снотворным…

Охотник увидел «вольво» на том самом месте, где его оставил. Мимолетное облегчение: еще неизвестно, в порядке ли машина, не трогал ли ее кто-нибудь. Последняя насмешка судьбы. Но сдаваться нельзя. За несколько метров до автомобиля один из волков попытался прыгнуть. Пинок, хотя и не очень сильный, заставил зверя отскочить.

Машина – не мираж, она настоящая.

Охотник подумал, что, если он выберется отсюда, изменится многое. Он вдруг осознал, насколько дорога ему жизнь. Не смерть страшила его, но мысль о том, что он погибнет в таком месте, а как это произойдет, даже и вообразить невозможно.