Пирли открывает рот, пытаясь что-то сказать, но с губ ее не слетает ни звука.

Я качаю головой, поворачиваюсь и бегу по коридору.

Я рассчитываю обнаружить дедушку и Билли Нила во дворе, но их нигде не видно. Окинув быстрым взглядом парковочную площадку, я подхожу к «ауди», одновременно нажимая кнопку электронной сигнализации.

Когда пальцы мои касаются ручки на дверце, из-за «кадиллака» Пирли появляется Билли Нил. На нем черные джинсы, зеленая шелковая рубашка и ковбойские сапоги. Глаза у него такие же мертвые, как и змеи, что пошли на его обувь, и они с нечеловеческой силой впиваются в мое лицо.

– Будь я проклят… – говорит он. – А ведь столько людей считают, что ты сдохла.

– Ты тоже так думал?

На его губах играет слабая улыбка.

– Я даже поставил на это деньги.

– За что ты меня ненавидишь, Билли? Ты ведь меня даже не знаешь.

Он подходит к «ауди» и тяжело смотрит на меня поверх крыши.

– О, я знаю тебя! Я трахал таких девок, как ты. Избалованная принцесса, которую ждет трастовый фонд и которой ровным счетом не о чем было беспокоиться ни единого дня ее проклятой жизни. Но ты все равно половину денег выбрасываешь на ветер, таскаясь по мозголомам.

– Какое тебе до этого дело?

Он кладет локти на крышу и наклоняется ко мне.

– Потому что ты думаешь, что твое дерьмо не воняет. Ты смотришь в мою сторону, но даже не видишь меня. Днем, во всяком случае. Но ночью – совсем другое дело, правда? Ночью я как раз тот парень, который тебе нужен. Я слышал о тебе, мисс кошечка-недотрога. Тебе нравится ходить на вечеринки, верно? Люди помнят тебя еще с тех пор, когда ты училась в средней школе. Богатая девчонка, которая любила повеселиться. Они помнят и твою тетку. Та же история, только еще хуже.

– Скажи, в чем заключается твоя работа на деда?

– Я делаю вещи, для которых он сам уже слишком стар. Вещи, от которых других людей, слишком щепетильных и слабых, тошнит. – Билли закуривает и пускает дым через крышу в мою сторону. – А меня не тошнит.

Я в этом не сомневаюсь.

– Это ты последний раз стрелял из «Ремингтона-700», который хранится в сейфе?

Изумленная улыбка.

– А ты, оказывается, пронырливая маленькая штучка, которая всюду сует свой нос, верно?

Внезапно я понимаю, что с меня хватит этого сального городского ковбоя и его мерзких шуточек.

– Знаешь что? Мне надоели твои игры. Я думаю, стоит пригласить сюда дедушку.

Улыбка Билли становится шире, и я понимаю, что допустила ошибку.

– Я тоже об этом подумал. В последнее время ты изрядно действуешь ему на нервы. Он готов горы свернуть, лишь бы спасти городок, устроив здесь казино, а ты повсюду лезешь и позоришь семью. Ему это совсем не нравится. В сущности, ты способна разрушить все предприятие. Так что давай пойдем и потолкуем с ним.

Я открываю дверцу «ауди».

– Сначала мне нужно кое-куда съездить. Я вернусь через двадцать минут.

Прежде чем я успеваю нажать на кнопку, блокирующую дверные замки, Билли распахивает дверцу со стороны пассажира и ставит ногу в машину.

– Не через двадцать минут. Сейчас.

Не раздумывая, я сую руку за спину, выхватываю из-за пояса «вальтер» и направляю ему в грудь.

– Это не игрушечный пистолетик, Билли. Даже не надейся.

Он смотрит на дуло пистолета, которое глядит на него в упор, и улыбка медленно сползает с его лица. Билли Нил, по моему разумению, вообще никуда не выходит без оружия, но я не думаю, что он рассчитывал оказаться в подобном положении в такую рань, когда нет еще и семи часов.

– А теперь, – негромко говорю я, – убери свою вонючую ногу с сиденья и отойди от машины.

– А ты, оказывается, полоумная сука, – говорит он, тихонько смеясь. – Я, конечно, слышал о тебе всякое, но не верил, пока сам…

– Сейчас? Или вчера ночью на острове?

Улыбка возвращается к нему на физиономию.

– Не понимаю, о чем ты говоришь.

– А я думаю, что понимаешь.

– Как-нибудь на днях мы с тобой повеселимся, сладкая моя. Как я уже говорил, я знаю тебя. Больше всего тебе нравится инцест, верно?

Кровь отливает у меня от лица. Что он знает обо мне? Я хочу спросить его об этом, но понимаю, что он только обрадуется возможности поглумиться надо мной и все равно ничего не скажет.

– Отвали от моей чертовой машины! – кричу я, угрожая ему пистолетом.

Билли не двигается с места.

– Ты забыла зарядить его.

– Не волнуйся, один патрон уже в стволе.

Я всего лишь повторяю выражение, услышанное от Шона, но этого достаточно, чтобы остатки улыбки увяли на губах Билли. Он убирает ногу и опускает сапог на гравий.

– Закрой дверцу, – командую я.

Он повинуется. Я протягиваю руку и нажимаю кнопку блокировки двери. Потом опускаюсь на сиденье, закрываю свою дверцу и запускаю двигатель.

Прежде чем я успеваю отъехать, к окну со стороны пассажира склоняется Билли Нил. Указательным и средним пальцами он делает знак «виктория», переворачивает его, подносит к губам, а потом высовывает язык и начинает двигать им вверх и вниз между пальцев. Желудок медленно подступает у меня к горлу. С каким удовольствием я бы пристрелила его, но боюсь, что безнадежно опоздаю на встречу с Маликом, если дам волю чувствам. Вместо этого я включаю передачу, обдаю мерзавца гравием из-под колес и с ревом оставляю за собой помещение для слуг, которое некогда называла своим домом.

По дороге в Новый Орлеан я думаю не о Натане Малике, а о своей тете Энн. Хотя мне не доводилось проводить в ее обществе много времени, она всегда производила на меня глубокое впечатление. Энн по праву считается красавицей в нашей семье – а это немало, учитывая, как выглядит моя мать, – и до второго курса колледжа ее считали отличницей и умницей. Лидер группы поддержки и выпускница, произносящая прощальную речь в средней школе. Победительница местного конкурса красоты. Полная стипендия для обучения музыке в университете Тулейка. На втором курсе учебы в колледже ее выбирают королевой конкурса красоты «Мисс Конфедерация – Натчес». Позже она впала в глубочайшую депрессию и пыталась покончить с собой, наглотавшись снотворного. Дедушка договорился о том, чтобы ее поместили в специализированную клинику, и, когда она вышла оттуда два месяца спустя, все – включая саму Энн – вели себя так, словно она неким чудесным образом излечилась.

Однако этого не произошло…

Но этот срыв случился еще до моего рождения. Я же считала Энн душой каждого семейного собрания – во всяком случае тех, на которых она присутствовала. Будучи на четыре года старше моей матери, Энн всегда вела себя так, словно была на десять лет моложе. Она разбиралась в нарядах, как никто другой. У нее была фигура топ-модели, и самая заурядная одежда выглядела на ней так, словно была сшита для показа высокой моды. На фотографиях, сделанных в семидесятые годы, когда Энн только закончила среднюю школу, она демонстрировала фигурку манекенщицы, рекламирующей купальные костюмы для журнала «Спортс иллюстрейтид». Но уже к середине восьмидесятых моя тетя стала болезненно худой, а глаза ее обрели тот стеклянный блеск, который я обычно приписываю кокаину.