Хотя Дориану трудно было выносить одиночество, он понимал, что должен быть благодарен за то, что его не поместили в одну из переполненных камер коридора.

Отец и Том предупреждали его, что может случиться с красивым мальчиком, если он окажется во власти низких, порочных взрослых мужчин.

Длины цепи хватало лишь на то, чтобы достичь подоконника под амбразурой, и хотя Дориан мог подняться к окну и выглянуть наружу, повторить попытку бегства он не мог. И когда не царапал свое имя на стене, часами смотрел на лагуну, где стоял флот аль-Ауфа. Он мечтал увидеть на горизонте белые топсели «Серафима».

— Том придет, — каждое утро обещал он себе, рассматривая светлеющий океан.

По вечерам он смотрел, как горизонт исчезает в винно-пурпурных тенях ночи, и подбадривал себя теми же словами: «Том обещал, а он всегда держит слово. Он придет завтра. Я хорошо это знаю». Каждые несколько дней тюремщики отводили его к Бен-Абраму. Мусульманский врач прозвал Дориана Львенком, и это ему подходило. Тюремщики научились опасаться его так же, как женщины, и с облегчением передавали его Бен-Абраму. Врач тщательно осматривал его от макушки до босых ног в поисках следов плохого обращения или побоев. Его особенно заботило, чтобы ножные кандалы не оставили следов на белой коже и чтобы Дориана хорошо кормили и заботились бы о нем.

— С тобой хорошо обращаются, маленький рыжий Львенок?

— Нет, меня каждый день бьют, — дерзко отвечал Дориан. — И жгут меня раскаленными железными иглами.

— Тебя хорошо кормят?

Бен-Абрам терпеливо улыбался его явной лжи.

— Мне дают есть червей и пить крысиную мочу.

— Ты расцветаешь на этой пище, — заметил Бен-Абрам. — Надо бы самому попробовать.

— У меня выпадают волосы, — возражал ему Дориан. — Скоро я облысею, и тогда аль-Ауф пошлет тебя на лобное место.

Дориан теперь знал, что мусульмане особенно ценят его волосы, но старик поддался на его ложь об облысении только один раз.

Теперь он снова улыбнулся и взъерошил роскошные пряди.

— Пойдем со мной, мой лысый Львенок.

Он взял Дориана за руку, и на этот раз мальчик не пытался вырваться. Из-за одиночества, которое он переносил тяжело, его неудержимо тянуло к этому доброму старику. И он пошел с ним в помещение для аудиенций, где их ждал аль-Ауф.

На этих встречах проводился особый ритуал представления Дориана перспективным покупателям. Пока они спорили и торговались, осматривали его волосы и нагое тело, Дориан стоял неподвижно, глядя на них с театральной гримасой ярости и ненависти, молча составляя самые оскорбительные фразы, какие позволял его арабский.

Во время переговоров неизменно наступал миг, когда покупатель спрашивал:

— Но говорит ли он на языке пророка?

Тогда аль-Ауф поворачивался к Дориану и приказывал:

— Скажи что-нибудь, дитя.

Дориан набирал полную грудь воздуха и произносил свою последнюю композицию:

— Пусть Аллах зачернит твое лицо и сгноит зубы в твоих кривых челюстях.

Или:

— Пусть он заполнит твои кишки червями и высушит молоко в вымени всех коз, которых ты взял себе в жены.

Покупателей после этого охватывал ужас.

Бен-Абрам уводил Дориана в камеру, по дороге строго выговаривая ему:

— Где такое прекрасное дитя научилось таким нехорошим словам?

Но глаза его в глубокой сети морщинок весело поблескивали.

Однако когда Дориан в последний раз вошел в помещение для аудиенций, он почувствовал, что атмосфера там совсем другая.

Человек, которому его показывали, не был грубым капитаном дау или толстым жирным купцом — это был принц.

Он сидел в центре комнаты на груде шелковых подушек и ковров, но спина у него была прямая, а вид властный и царственный. Хотя за ним в позах глубочайшего почтения сидели с десяток его приближенных, в этом человеке не было высокомерия. Он был величествен и полон достоинства. В семейной Библии в Хай-Уэлде был нарисован святой Петр, Камень. Сходство с этим человеком было столь разительным, что Дориан подумал: это один и тот же человек. Его охватило набожное благоговение.

— Приветствуй могучего принца аль-Малика, — сказал аль-Ауф, когда Дориан молча остановился перед этим воплощением христианского апостола.

Аль-Ауф с явной тревогой ждал слов Дориана: он беспокойно тянул себя за бороду.

— Прояви уважение к принцу, или я велю тебя высечь, — сказал он.

Дориан знал, что это пустая угроза: аль-Ауф никогда не позволит испортить безупречность его кожи, ведь это уменьшит его цену. Он продолжал с благоговением смотреть на человека перед собой.

— Поприветствуй же принца! — настаивал аль-Ауф.

Дориан почувствовал, что в присутствии аль-Малика стремление вести себя вызывающе покидает его. Он не раздумывая поклонился — низко и почтительно.

Аль-Ауф явно удивился, но решил увеличить свое преимущество. Он надеялся, что мальчик забудет о женщинах-козах и гнилых зубах.

— Говори с высокородным принцем! Приветствуй его на языке пророка, — приказал он.

Не рассуждая сознательно, Дориан вспомнил урок Уила Уилсона, полученный однажды в долгий день, когда корабль лежал в дрейфе. Уилсон пытался объяснить сходство ислама и христианской веры. И Дориан красивым мелодичным голосом прочел на память из Корана:

— Я такой же человек, как ты, но вдохновение открыло мне, что твой Бог — единственный Бог. Тот, кто желает встретиться с Господом, должен быть праведником.

Все в комнате затаили дыхание. Даже принц быстро наклонился вперед и восторженно посмотрел в чистые зеленые глаза Дориана.

Дориан упивался произведенным впечатлением. Ему всегда нравились театральные представления, которые мастер Уэлш организовывал в Хай-Уэлде и на борту корабля. В этих представлениях Дориан обычно исполнял женские роли.

Однако сегодняшнее представление удалось на славу.

В наступившей долгой тишине принц выпрямился и повернулся к человеку, сидевшему непосредственно за ним.

По его одежде Дориан понял, что это мулла, религиозный наставник, в исламе — то же, что священник.

— Объясни слова ребенка, — приказал принц.

— Это сто десятый стих восемнадцатой суры Корана, — неохотно признал мулла. Лицо у него было круглое и лоснилось от сытой жизни, большой живот лежал на коленях. Редкая бородка выкрашена хной. — Ребенок прочел стих точно, но ведь и попугая можно научить точно произносить слова, смысл которых ему не понятен.

— Что ты понимаешь под праведностью, дитя?

Уил Уилсон подготовил его к этому вопросу, и Дориан без колебаний ответил:

— Вера в истинного Бога и отказ от поклонения идолам, от обожествления людей, сил природы или в особенности себя.