насколько я помню, не был, но с марксизмом был знаком. Это видно уже из того, что он брал «Deutsch-Französischen Jahrbücher», – книгу, которая могла интересовать только человека, интересующегося марксизмом.

Я был тогда определенным противником террора и не скрывал этого. Мне кажется, что и Ульянов в начале нашего знакомства не был террористом. Как я сейчас представляю, террористом он стал потом, после так называемой добролюбовской демонстрации (ноябрь 1886). В этой демонстрации я не участвовал случайно, собирался идти, но почему-то не удалось. Ульянов был одним из ее организаторов, едва ли не самым деятельным; он-то и звал меня на нее. После этой демонстрации, в результате ее, у Александра Ильича, несмотря на всю его сдержанность, стали проскальзывать ноты, показывающие, что он идет к террору. Так мне кажется, но настаивать не могу; возможно, что раньше просто не подходили к этой теме. Если это правильно, то объяснения причин такого влияния добролюбовской манифестации, по-моему, следует искать в том, что она показала невозможность иных форм активной борьбы и протеста. У нас по этому поводу было несколько разговоров-споров. Александр Ильич защищал террор; я нападал. Об этих спорах у меня осталось на редкость приятное, чистое воспоминание. Таких противников бывает мало; он вел споры исключительно идейным способом; обдумывал каждое слово, говорил медлительно и всегда внимательно, вдумчиво выслушивал аргументы противника, не старался ловить на слове, на неловкой формулировке, а доискивался существа возражения. Это был один из лучших, наиболее приятных спорщиков, каких только я встречал в жизни. Всегда после споров с ним я чувствовал, что спор мне что-то дал.

Из всего этого видно, что я питал к Александру Ильичу чувство самой живейшей симпатии; мне казалось, что с его стороны я встречаю то же чувство.

В декабре 1886 г. или январе 1887 г. Александр Ильич обратился ко мне с просьбой спрятать некоторое количество так называемой инфузорной земли. На мой вопрос, что это за вещь, А. И. ответил, что сама по себе она невинна, но если будет найдена вместе с некоторыми другими вещами, то может быть серьезной уликой; если же будет найдена одна, то никакой опасности не представляет. Из этого я понял, что земля эта имеет какое-то отношение к нелегальным, террористическим делам. Сам взять на себя ее хранение я не мог, – я тоже был причастен к разным конспирациям (печатал нелегальные издания и пр.) и мог провалиться (так и вышло, – я был арестован 25 февраля 1887 г., то есть раньше Александра Ильича, по своему делу, с ним не связанному), но взялся подыскать квартиру для хранения. Такую я нашел у Кауфмана, впоследствии известного статистика. Кауфману я точно передал замечание А. И. о степени опасности инфузорной земли; несмотря на это, Кауфман согласился взять ее к себе на хранение, и мы вместе с Александром Ильичом перетащили ее к Кауфманам на чердак.

Должен заметить, что здесь Александр Ильич был не вполне искренен, – его отзыв об инфузорной земле не вполне правилен, и несомненно, если бы ее у Кауфмана нашли, то не миновать бы ему тяжелой кары, судебной или по крайней мере административной. После 1 марта 1887 г. Кауфман принужден был уничтожить эту землю, – выехал для этого на лодке на взморье и высыпал ее в воду. На меня Кауфман был в большой претензии за это дело.

У А. И. Ульянова я не бывал, – зашел лишь раз взять книгу, которая была у Александра Ильича и как раз мне понадобилась. Попал как раз на собрание: были Шевырев, Генералов, Осипанов, Андреюшкин и другие участники будущего процесса. Александр Ильич вернул мне книгу и предложил остаться, поговорить. Я присел, но вскоре почувствовал, что я лишний, что предложение остаться сделано из вежливости и я стесняю собравшихся, и поспешил уйти.

Был знаком я и с Шевыревым, – тоже на почве пользования его моей библиотекой. Он произвел на меня очень неприятное, тяжелое впечатление: неумный, поверхностный.

После 1 марта 1887 г. меня допрашивали об Ульянове и Шевыреве; в моей записной книжке были найдены их адреса и фамилии; я сказал, как было: что они брали книги; вероятно, они подтвердили, и, по-видимому, жандармы и прокурор мне поверили, так как к делу 1 марта я привлечен не был, хотя, вероятно, назначенное мне наказание (5 лет Архангельской губернии) отчасти объяснялось знакомством с ними.

Последний раз Александр Ильич зашел ко мне около 20 февраля 1887 г., – незадолго до моего ареста. Разговор принял особенно теплый, задушевный характер. Помню, я сказал ему:

– Я понимаю, вы ведете приготовления к какому-то особенно важному акту, быть может, к цареубийству. Кажется, что вы хотите даже приурочить его к 1 марта – для красивой исторической аналогии.

А. И. меня прервал:

– Нет, нет, не так близко.

Это было почти признание, – и мы долго говорили о значении террора, в частности цареубийства. Я сказал, что, не признавая этот метод борьбы целесообразным, глубоко не сочувствуя ему, я тем не менее искренне уважаю применяющих его и, в частности, его, Александра Ильича.

Прощаясь на этот раз, мы расцеловались. Больше я его не видел…

В. В. Водовозов

Мое знакомство с Лениным590

Впервые познакомился я с Влад[имиром] Ульяновым осенью 1890 г. в Петербурге. В то время я получил отпуск из Шенкурска (где отбывал ссылку по своему делу 1887 г.) для сдачи государственных экзаменов. Во время этого моего приезда в Петербург как-то вечером ко мне пришла курсистка Ульянова, Ольга Ильинишна (умерла в 1891 г. от сыпного тифа), сестра Александра Ильича Ульянова. До моего ареста (25-II. 1887 по ст. ст.) я был знаком с Александром и Анной Ильинишной, также – Елизаровым, за которого она вышла замуж позднее, между 1887 и 1891 г.

С Ольгой я познакомился ранней весной 1890 г. у Винбергов. Теперь она привела ко мне своего второго брата – Владимира. Он тоже был исключен из Казанского университета, кажется, был выслан из Казани и отбывал высылку в Самаре, – в этом, впрочем, я не вполне уверен. Теперь он приехал в Петербург, чтобы узнать, нельзя ли как-нибудь устроиться со сдачей экстерном государственных экзаменов. А так как я именно такие экзамены в то время держал, то они и пришли ко мне за справками. Нужные справки я, конечно, дал и даже провел Вл. Ульянова на экзамен, который тогда мы сдавали при округе. Там была большая толпа, – человек около 400, – Ульянов затерялся в ней и просидел несколько часов, прислушиваясь и присматриваясь. Никаких определенных впечатлений от этой встречи