а затем расходилась тонкими серебристыми полосками по прекрасным зеленым радужкам. Зрелище было завораживающим. Ошеломляющим. Ее упрямая челюсть сжалась. Она не моргала, и я знал этот взгляд. Черт. Я уже встречал его, прямо перед тем, как она вонзила кинжал мне в грудь.

Я хотел бы, чтобы мы были в другом месте. Где бы я мог показать ей своими губами, языком и каждой частью себя, насколько невероятно интригующим было это проявление жестокой силы.

Через Поппи прошла дрожь… вибрация, которая послала еще одну пульсацию энергии по камере, когда она оглянулась через плечо.

— Ты держишь его прикованным и моришь голодом, — сказала она, и этот голос… Золотой мальчик выпрямился. Кожа вокруг рта Избет сморщилась. Они тоже слышали его. — Ты причинила ему боль и держала в месте, не подходящем даже для Жаждущих. И все же ты говоришь, что он в порядке?

— Он был бы в гораздо лучших условиях, если бы знал, как себя вести, — заметила Избет. — Если бы он проявил хоть каплю уважения.

Это меня очень разозлило, но кожа Поппи теперь имела слабый блеск. Мягкое свечение, как будто она была освещена изнутри. Я видел это раньше. Но вот чего я не помнил, так это того, что я видел сейчас, скользящим и клубящимся под ее щекой. Тени. В ее плоти были тени.

— Зачем ему это, если он имеет дело с кем-то, столь недостойным уважения? — спросила Поппи, и я быстро моргнул, клянусь, температура в камере упала на несколько градусов.

— Осторожнее, дочка, — предупредила Избет. — Я уже говорила тебе однажды. Я буду терпеть твое неуважение только до определенного момента. Ты же не хочешь переступить эту черту больше, чем уже переступила.

Поппи ничего не ответила, и тени прекратили свою неустанную борьбу под ее кожей. Все вокруг снова стало неподвижным, но я чувствовал это под своими руками и на себе, нарастающее и усиливающееся. То, что было под ее плотью. Сила. Чистая, ничем не ограниченная сила. Боль поселилась в моем горле. Блядь. Ее сущность. Я чувствовал ее.

— Ты очень сильна, дочь. Я чувствую, как она давит на мою кожу. Она взывает ко всем и ко всему в этой камере и за ее пределами. — Кровавая Королева слегка согнулась в талии, ее бледное лицо было лишено выражения. — Ты выросла за то короткое время, что прошло с нашей последней встречи. Но ты все еще не научилась усмирять свой нрав. На твоем месте я бы научилась делать это быстро. Сдерживай его, пока не стало слишком поздно.

Во всех двух королевствах не было человека, которого я хотел бы видеть мертвым больше, чем Кровавую Королеву. Никого. Но Поппи должна была прислушаться к предупреждению. Избет была загнанной в угол гадюкой. Она нанесет удар, когда его меньше всего ожидают, и сделает это так, что останутся глубокие, неисчезающие шрамы. Она уже сделала это с Йеном.

— Поппи, — тихо сказал я, и эти разбитые глаза вцепились в мои. — Уходи.

Она яростно покачала головой, распуская по щекам распущенные локоны. — Я не могу…

— Сможешь. — Мне было невыносимо видеть, как ее сила ломается вот так. Черт. Это было больно. Но видеть, как она выдержит любой удар, который нанесет Кровавая Королева, если она продолжит ее ослушиваться, убивало меня. — Я люблю тебя, Поппи.

Она задрожала.

— Я люблю тебя.

Обхватив руками, я притянул ее к себе и поцеловал. Наши языки переплелись. Наши сердца. Я запомнил ее ощущения и вкус, чтобы утонуть в них позже. Она дышала так же тяжело, как и я, когда наши губы наконец разошлись.

— С того самого момента, как я увидел твою улыбку… И услышал твой смех? Боги, — прошептал я, и она вздрогнула, ее прекрасные глаза закрылись. — С первого раза, когда я увидел, как ты натягиваешь стрелу и не задумываясь стреляешь? Держишь кинжал и сражаешься рядом с другими? Сражаешься со мной? Я был в восторге. Я никогда не перестаю благоговеть перед тобой. Я всегда совершенно заворожен. И никогда не перестану быть таким. Всегда и навечно.

***

Поппи

Всегда и навечно.

Эти два слова были единственным, что позволило мне держать себя в руках, пока они вели меня обратно по извилистой, бесконечной сети туннелей. С трудом. Дрожь, вызванная гневом, утихла, но злость не уменьшилась. То, как обошлись с Кастилом, будет преследовать меня при каждом вздохе, как и его выбор не питаться.

Ни одна часть меня не верила, что моего дара было достаточно, чтобы утолить его голод. Я чувствовала его. Эта грызущая боль была намного хуже того, что я испытала или что чувствовала от него в Нью-Хейвене.

Он сделал этот выбор, потому что не хотел ослабить меня.

Боги, я не заслуживала его.

Мы остановились, и они сняли повязку с глаз, как только мы достигли огромного зала под Вэйфером.

Кровавая Королева стояла прямо передо мной. Я не могла поверить, что она позволила мне увидеть Кастила в таком виде.

Но помнила, что она была бессердечной сукой.

— Ты злишься на меня, — заявила она, когда Миллисента отошла в сторону. Каллум остался справа от меня, слишком близко для комфортного общения. — За то, как, по твоему мнению, обращались с Кастилом.

— Я видела своими глазами, как с ним обращались.

— Все могло быть проще для него, — сказала она, рубиновая корона сверкнула, когда она наклонила голову. — Он сам усложнил себе жизнь, особенно когда убил одну из моих Прислужниц.

Мой взгляд метнулся туда, где они молча стояли. У каждой из них были бледно-голубые глаза Восставшего, но не у всех, кто был в покоях… и у Коралины тоже.

— У моей матери были карие глаза, но ты сказала, что она была Восставшей.

— Она не была твоей матерью. Она была матерью Йена, но не твоей. — Напряжение сковало ее рот. — И у нее не было карих глаз. Они были такими же, как у других.

— Я помню их…

— Она спрятала их, Пенеллаф. С помощью магии. Магии, которую я ей одолжила. — Так же, как она одолжила эссенцию Вессе. — И я сделала это только потому, что, когда ты была маленькой, ее глаза пугали тебя.

Меня охватило удивление. Мне и в голову не приходило использовать сущность Первородного для таких вещей.

— Почему… почему ее глаза пугали меня?

— На это я не могу ответить.

Я так глубоко похоронила воспоминания о Прислужницах, что потребовалось, чтобы Аластир заговорил о них, чтобы вызвать какие-либо воспоминания. Неужели я каким-то образом смогла почувствовать, кем они были, и это вызвало мой страх?

— Я