Нравственно то, что служит на пользу тому кругу, который есть мой. Это – нравственность варварства.

Нравственно то, что служит на пользу всему человечеству. Это – нравственность общечеловеческая.

Не частый случай в тогдашней практике – советскому послу, возвращающемуся из-за рубежа, дается выбор. А. А. Громыко предлагает стать его заместителем. Исключено. Надо лишь придумать удобную отговорку. В общем, это не сложно – моей судьбой занимается генеральный.

ТАСС. Пост главы агентства держат вакантным для меня почти полгода. Министерская должность. Относительная самостоятельность. Контакт со всеми руководителями. Что еще надо? Привести в норму нервы и в порядок мысли. Кроме того, именно близость к руководству в его великолепной разношерстности меня не вдохновляла. Для этого требовался другой стан.

Эрмитаж и наука – заранее отпадали. Оставался Отдел международной информации ЦК КПСС.

На секретариате (1978), где среди других рассматривался вопрос о моем назначении, М. А. Суслов вдруг предлагает:

– Давайте поручим товарищу Фалину руководство ТАСС партийным решением.

К. У. Черненко вполголоса замечает:

– Леонид Ильич за то, чтобы товарищ Фалин работал в аппарате ЦК.

Суслов:

– Уважим мнение генерального секретаря.

Мое отношение не в счет, им можно пренебречь, а вот мнение повыше!

После окончания заседания Черненко уводит меня к себе. Поздравляет с назначением первым заместителем заведующего Отделом международной информации, интересуется, когда я смогу приступить к новым обязанностям. Мне предстоит еще распрощаться с официальными лицами, коллегами, партнерами, друзьями в Бонне, сдать там дела, подвести кредит-дебет в посольских финансах.

– Надо бы поставить Громыко в известность о принятом решении. Как бы подипломатичней это сделать? – спрашивает Черненко.

– С Громыко я уже распрощался. Более уместным был бы, по-видимому, звонок министру Суслова, который вел секретариат.

– Очень удачная мысль. С Сусловым министр дискутировать не захочет, а Михаил Андреевич не страдает многословием. Сейчас же, пока Суслов не отправился на дачу, и переговорю с ним.

Набирается нужный номер:

– Михаил Андреевич, неплохо бы известить Громыко о назначении товарища Фалина в ЦК. Министр хотел получить его к себе в замы. Протокол заседания Громыко так и так прочитает, но лучше, если о нашем решении он узнает сегодня и от вас.

Суслов отреагировал неожиданно покладисто:

– Вы хотите подсластить пилюлю. Согласен. Звоню товарищу Громыко.

Не успели мы перекинуться парой фраз с Черненко, ответный звонок Суслова:

– Говорил с товарищем Громыко. Он сказал, что был подготовлен к решению товарища Фалина оставить дипломатическую службу. Если бы его назначили в ТАСС, товарищ Громыко счел бы это подходящим вариантом. А так он принимает решение секретариата к сведению.

Обращаясь ко мне, Черненко замечает:

– Вот ты и заглянул одним глазом во внутренний круг и уловил, как в нем все непросто. Попробуй разбери – мнение ли это Громыко, или Суслов дает понять, что зря к нему самому не прислушались. В Бонне тебе, знаю, досталось. У нас свои условности. Будь осторожен, особенно в первых шагах. Если что непонятно и захочешь перепровериться – звони или заходи. Леонид Ильич наказал помочь тебе освоиться.

Никогда не поздно начать жизнь сначала. Это новое начало складывалось у меня так. Вчера вечером прилетел. Сегодня распаковался и самое необходимое разложил по видным местам, чтобы не искать. Назавтра отправляюсь в МИД, чтобы пожать коллегам руки на прощание. Еще надо сдать диппаспорт, какие-то бумаги, билеты, иначе зачислят в должники. Клади минимум два-три дня.

Через приемную министра меня разыскал заведующий отныне в ЦК моим отделом Л. М. Замятин:

– Ты почему не в ЦК?

– Начнем с «доброго утра». Далее, мне надо подбить бабки в МИДе после двадцатилетней работы.

– Во-первых, не утро, а день. Во-вторых, ты сотрудник ЦК и нужен здесь. В-третьих, ничего тебе лично оформлять не надо, на это есть клерки. Если нужна машина, высылаю и жду.

Тональность начальственная, манера экзальтированная, прилипшая к Замятину в последние годы. Слышал я немало предостережений. Говорили, что не везет мне с шефами. Не привык брать на веру то, что напоминает хулу. Неужели придется и ему напомнить, что вежливость и такт никого пока не сделали беднее? Или байку ему рассказать для вступления: если подчиненный поднимает голос на начальника, подчиненный нервный человек; когда начальник шумит на подчиненного, значит – начальник хам.

Второй раз я в служебном кабинете Замятина. Хозяин приветлив. От телефонного затмения ни пятнышка. Он убеждает в полезности дать знать мидовским чиновникам, что их понукания кончились, они теперь от меня зависят.

– Что это дает? С МИДом неплохо бы наладить рабочее сотрудничество. Без него отделу будет трудно, – говорю я.

– Пусть МИД налаживает с нами сотрудничество. Отдел только формируется и должен сразу получить статус, сравнимый с международным отделом или отделом пропаганды, а может быть, и повыше. Мы подчинены непосредственно генеральному.

Это кое-что да значит, возражает заведующий и потом извещает, почему, собственно, меня разыскивал: А. М. Александров интересовался. У него какие-то вопросы или поручения.

Действительно, есть просьбы. Захожу к нему на шестой этаж, где с Александровым мы провели вместе много-много часов.

– Леонид Ильич просил передать, что одобряет ваш выбор. На днях генеральный намерен вручать награды космонавтам. Нужен материал для его краткого выступления. Церемония награждения дает удобный повод представить вас общественности в новом качестве. И последнее. В конце месяца Леонид Ильич отправляется в Баку. Если вы не возражаете, я назову вас в группу официальных сопровождающих.

Коротко и ясно. Открываю дверь, чтобы направиться к себе. Александров говорит:

– Да, Леонид Ильич прикидывает, кого определить в послы на Рейн. Пока остановился на Лапине. Что бы вы сказали?

– Лапин оставляет противоречивое впечатление. Умом не обижен. Интересы разнообразные. Свое мнение имеет и за него постоит. Но характер! Подчиненные стонут. И так было всегда и везде, где бы он ни работал. Не по злобе из людей делает мокрое место, а из-за неуемной сварливости. Пока над ним поблизости есть кто-то, конфликты удается сдерживать в рамках. Но в посольстве он будет в трех лицах: бог, царь и воинский начальник. Не уверен также, что сам Лапин согласится на Бонн. После Пекина он тяжело болел и еле-еле выкрутился. Сейчас хорохорится, но тот сбой не отпустил его психологически.

– Если не Лапин, то кто?