«Ищите и обрящете» — сказано в Завете Истины. И Крюк искал. Он скупал и прочитывал брошюрки с трудами маамских историков и культурологов, как из академической среды, так и из числа примитивных демагогов, ища (и находя) в них явные или косвенные подтверждения правоты собственных взглядов на явно несправедливую историческую судьбу славного народа маами, вынужденного силою обстоятельств в давние годы принять навязанный Северной Империей жесткий протекторат, а затем — продолжить подневольное существование в новой «тюрьме народов» под названием Народно-Демократическая Федерация. Он записался в городское землячество маами и даже стал его активистом, но деятельность сего почтенного собрания не могла удовлетворить натуру Крюка, алкавшую действия и борьбы. Люди там собрались весьма умеренные и лояльные власти: их интересы не простирались далее организации фольклорных мероприятий. Он охотно вступил бы, подобно своему деду, в партию «Путь Маами», но она была запрещена в НДФ еще со времени окончания Войны за Объединение и имела свою легальную структуру только среди старой национальной эмиграции, обосновавшейся после разгрома на родине в Соединенном Королевстве Великой Равнины.

Вообще, Крюка буквально бесило безразличное отношение большинства знакомых ему маами к проблеме национального самоопределения. Они, видите ли, вообще не считали это проблемой! Крюк задавал себе вопрос: «Отчего так?» — и объяснял себе этот парадокс, следствием долгой жизни части единоплеменников среди очевидного большинства представителей титульной национальности. Из этого он сделал вывод, что недостаток национального самосознания у оторванных от родной почвы маами, является очевидным результатом неизбежного в такой ситуации убийственного ассимиляционного процесса.

В попытке прочнее прирасти к отеческим корням и испить от нетронутых родников национальной души Крюк каждый свой отпуск отправлялся в Маами-кантон. Он путешествовал по стране предков, посещал небольшие уютные, аккуратные, почти игрушечные города, краеведческие музеи, старинные рыцарские замки, если случалось, участвовал в сельских праздниках…, но, вступая в общение с аборигенами, не видел главного для себя: хоть сколь-нибудь явного и массового желания людей добиваться выхода из состава федерации. Ну, было некое глухое ворчание по поводу «понаехавших» в кантон чужаков, приносивших с собой иной быт, иную культуру, иные привычки, однако, по-настоящему, большинство коренных обывателей Маами-кантона не волновались ни о чем, кроме собственного благополучия. Мало того, многие из них видели значительные преимущества для себя в том, что являлись гражданами крупного государства. Какие возможности для реализации серьезных амбиций! Какие горизонты для карьерного роста! И плевать им было с высоты своих личных честолюбий на утрату национальной идентичности. Ужас!

Объяснение этому кошмару Крюк нашел в одной брошюрке, изданной в Соединенном Королевстве и врученной ему школьным учителем, преподававшим (ну, конечно же!) историю и литературу в гимназии небольшого маамского городка. Труд, рожденный умом довольно известного эмигранта, возлагал всю вину за существенную утрату национального духа народом маами на безусловно подлую политику федеральной власти. «Целенаправленная колонизационная деятельность центра, — писал возмущенный автор, — всячески поощряет и стимулирует разрушение мононационального демографического статуса Маами-кантона, за счет интенсивного переселения туда инонационального элемента под предлогом завоза рабочей силы и специалистов для обеспечения весьма сомнительной нужды в индустриализации региона» Там же были (как обойдешься?) громы и молнии в адрес «компрадорской буржуазии», спевшейся и слившейся с монополиями, «тянущими свои щупальца к горлу национального кантона прямо из столицы НДФ», и филиппики, обращенные к купленной за чечевичную похлебку творческой интеллигенции, «охотно разменивающей традиционные народные ценности маами на личное финансовое благополучие и дешевый успех в безликой и безродной массовой культуре, насаждаемой фактическими оккупантами». А в выводах теоретик, несколько с бухты-барахты, выдвигал довольно простое утверждение: пробудить национальный дух «маами» могут и должны несомненно уже рожденные в народной толще герои, которые, «не убоясь преследований, тюрем, пыток…», и чего-то там еще, «поднимут знамя борьбы» и все такое…, ну, и, в общем, «так победят». Одновременно автор, делая краткий исторический экскурс по части упущенных народом маами возможностей к обретению независимости, сетовал на неблагоприятный, по его мнению, исход Шестилетней войны. Если бы НДФ, вследствие столкновения с Соединенным Королевством Великой Равнины, потерпела вполне заслуженное поражение, то, по утверждению писателя, «противоестественный конгломерат насильственно объединенных народов» неминуемо бы распался. Из этого уже как-то само собой вытекало, что каждый маами, желающий независимости и процветания своей родины должен приветствовать, а при возможности и раздувать любой военный конфликт, внешний или внутренний, в который может быть втянуто центральное правительство, и делать все возможное для его (правительства) поражения. Потому как поражение правительства — есть прямой путь к потере управления страной, ее развалу на национальные образования и, в частности, к созданию на месте ублюдочного Маами-кантона вожделенного Маамисата…

Крюку понравилось. Он, наконец, понял, кто он есть: тот самый герой из толщи народной. Оставалось только найти способ, которым следует исполнить свое предназначение и подобрать подходящее место для подвига. Истинно маамский характер Крюка не оставлял сомнений в том, что и то и другое, рано или поздно, будет отыскано.

* * *

Однажды у железнодорожного вокзала Крюк посадил в свою автомашину пассажира, в котором даже самый невнимательный наблюдатель без труда опознал бы чистокровного баскенца.

Дело было в канун Дня Объединения, и город, в котором жил и работал Крюк, демонстрировал всем желающим уже надетое праздничное убранство. На мачтах освещения реяли марьяжи из государственных флагов и флагов административного кантона. Яркие перетяжки провозглашали здравицы по адресу семьи братских народов. Красочные плакаты в эпическом ключе представляли хрестоматийные моменты исторических событий: знаменитое рукопожатие отцов-основателей НДФ, портреты Тельрувза в форме бойца-федералиста, репринтные воспроизведения призывов записываться добровольцем в Объединительную Армию, и, наконец, воздвижение группой солдат-победителей знамени над обрывом к морю, у которого сложили свое оружие последние отряды сепаратистов…

Отчасти из любопытства, отчасти по привычке, Крюк время от времени через зеркало заднего вида бросал взгляды на лицо сидевшего на заднем сидении пассажира. Все выражение этого лица — от прищура льдисто-голубых глаз до натянутости плотно сжатых губ — выражало брезгливое неприятие вакханалии политического украшательства, мелькавшего за стеклами автомашины. Даже ритуальная косичка, пущенная, как и положено, поверх правого уха баскенца, казалось, презрительно вздрагивала всякий раз, когда колеса такси подскакивали на незначительных неровностях городского асфальта.

Крюку пришло в голову, что именно в баскенце ему, возможно, удастся найти себе единомышленника по части отношения к федерализму, и он изменил обычной для маами привычке помалкивать. «У меня ведь, в отличие от баскенца, национальность на роже не написана, — пронеслось у него в голове — а таксист-болтун дело, как раз-таки обычное».