— Через неделю, может быть, и можно будет, — подавленно отозвался Гамед, — а сейчас… — он безнадежно махнул рукой, — с раненым-то нас на первом же посту сгребут. Сами видели — каждую машину досматривают. О больнице и думать нечего. Огнестрел. Тут же застучат.

Тиоракис согласно и озабоченно кивал головой.

Возвращаясь к раненому, он не рассчитывал застать своего «боевого товарища» живым, поскольку знал, какую пулю послал в Крюка снайпер. Вообще-то Крюка можно было бы просто застрелить еще там, на железнодорожной насыпи, но «контора» решила, ничем, собственно, не рискуя, разыграть более сложную комбинацию, чтобы, наряду с устранением опасного для своего агента человека, представить тем, кто в будущем мог определять значение и место Тиоракиса в структуре ФОБ, самые убедительные доказательства его беззаветной преданности делу борьбы с федеральным центром. Попытка «спасения» одного из самых опытных боевиков и, предположительно, приставленного к Тиоракису соглядатая, зафиксированная Гамедом, должна была, по мысли разработчиков операции, окончательно растопить в баскенцах лед недоверия к своему иноплеменному соратнику.

Крюка, переодетого в привезенную с собою чистую одежду, поместили на найденную в одной из комнат дачи кровать. Ни матраса, ни, тем более, белья на ней не было. Чтобы сделать ложе больного хоть в какой-то степени удобным, на дощатый каркас положили несколько слоев старых газет (целый ящик этой макулатуры нашелся в чулане), а поверху застелили сорванными с окна занавесками.

Тиоракис, Гамед и доктор, стоя в углу комнаты, продолжали тихо обсуждать сложившуюся отчаянную ситуацию, когда совершенно неожиданно услышали тихий голос Крюка:

— Подойдите…

Они переглянулись и подошли. Крюк, еще недавно находившийся в полубредовом состоянии, глядел на них неожиданно осмысленным взглядом.

— Нельзя меня сейчас отсюда трогать… Прав Гамед. Застукают. Здесь мне надо пока остаться…

— Но, как же? — с удивлением отозвался Гамед и, посмотрев на доктора, спросил у него. — Как вы полагаете?

Доктор не ответил, однако, выражая крайнюю степень сомнения, покачал головой и пожал плечами.

— Все равно нет другого выхода… — снова раздался тихий голос Крюка, говорившего теперь с закрытыми глазами. — Попробую отлежаться. Авось, не загнусь.

— А вдруг прочесывание, облава? — с беспокойством стал возражать ему Гамед. — Тебя же, беспомощного, сразу возьмут!

— Ну, тогда молись, чтобы я вовремя помер… — приоткрыв глаза, тихо отозвался мрачный маами. — Или пристрели меня сам… Пистолет есть? Нет… Ну, тогда придуши…

— Что ты ерунду говоришь! — вроде бы горячо воскликнул Гамед, но Тиоракису показалось, что эта горячность была не слишком искренней. Ему пришло в голову, что Гамеду подобный выход из положения не кажется столь уж неприемлемым.

— Вот что! — решительно вступил в разговор Тиоракис. — Крюк верно говорит. Нужно его оставить здесь. Я завтра снова сюда приеду. Со всеми предосторожностями, конечно. Привезу все лекарства, какие доктор скажет, еду, воду, уколы сделаю, если надо…

— А вы сумеете? — спросил доктор.

— Чего там уметь! — Тиоракис раздраженно дернул плечом. — Меня мать в свое время научила, она медсестрой в госпитале во время войны была…

— А он здесь не замерзнет? — предложил новое сомнение Гамед.

— Может, и замерзнет! А может, и так помрет! — не стесняясь Крюка резко оборвал Гамеда Тиоракис. — Чего ты кудахчешь без толку? Или, может, действительно, придушишь его? Нет? К чему тогда напрасные разговоры. Крюк прав. Другого выхода нет. Пусть остается. Повезет — выживет. Не повезет… так мы все знали, на что шли. А я сделаю, что смогу, конечно, чтобы выжил. Поезжу сюда… один. Больше никого в это дело посвящать не надо. А ты Гамед… и доктор… сидите пока по норам. Незачем вам здесь светить своими баскенскими рожами. Без вас справлюсь…

Крюка устроили настолько удобно, насколько это было можно при имевшихся скудных средствах: одели в дополнительный свитер, еще один — снятый с Гамеда, натянули на ноги до колен; накрыли старым пальто, обнаруженным среди прочей одежной рухляди на вешалке за дверью, выходившей на веранду; под голову положили его же, вывернутую наизнанку, куртку; вытащили из-под летнего умывальника не слишком опрятного вида ведро и поставили рядом с кроватью, чтобы раненый мог справить нужду… Из еды не было ничего кроме пачки сухого печенья. Литровую бутылку воды догадались купить еще по дороге к дачному поселку. Теперь в ней оставалось не более стакана жидкости. Это было все, с чем Крюк мог попытаться выжить.

Перед уходом доктор еще раз пощупал у раненого пульс, приложил ладонь к его лбу и как-то удивленно скривил губы. А когда троица «спасателей» направилась к выходу из дома, Крюк негромко позвал:

— Тиоракис!

— Я догоню, — сказал Тиоракис в спину Гамеду и возвратился к изголовью кровати.

— Спасибо, Тиоракис, — совершенно несвойственным непробиваемому маами тоном произнес Крюк и с трудом выпростал из-под импровизированного одеяла кисть руки.

Тиоракис с удивлением понял, что тот хочет пожать ему руку, и неловко сунул свои пальцы в подставленную ладонь. Крюк пожал эти пальцы слабо, но, вне всякого сомнения, искренно. Это было неожиданно.

Когда доктор уже гнал свою машину по шоссе обратно, в сторону города, после долгого молчания он, обращаясь к сидевшим на заднем сидении Гамеду и Тиоракису, как бы удивляясь собственным словам, сказал:

— А ведь температура у него упала… И пульс почти в норме… И хорошего наполнения… Может, и выживет? А?

* * *

— Ну, это совершенно никуда не годится! — возмущался Стаарз когда выслушивал доклад Тиоракиса, прибывшего на явку, чтобы определиться в дальнейших действиях. — Что за халтура! Спецлаборатория называется! Он должен был загнуться, максимум, через двадцать часов! А теперь за ними подчищать придется!

Тиоракис молчал.

— Навскидку, есть два варианта, — деловым тоном продолжал куратор. — Первый: и в самом деле устроить прочесывание, да и кокнуть Крюка окончательно. При оказании сопротивления, так сказать. Это громкий вариант. Кое у кого… У того же Дадуда, могут мысли возникнуть: а зачем мы его кокнули? Или не кокнули, а так — кино показываем? А чего засаду не оставили? Или оставили? А чего в нее никто не попался? Или попался? Я бы на его месте задумался.

Тиоракис молчал.

Стаарз встал со своего места и продолжал рассуждать, медленно расхаживая по комнате:

— Второй вариант, сразу скажу, мне нравится больше. Вы ведь с доктором его лечить собрались? Ему ведь под этим соусом вколоть все, что угодно, можно. А, Ансельм? Я вас таким средством снабжу, что наш террорист сольется, как любят говорить верующие люди, с Великой Сущностью в сладком сне, испытывая истинное наслаждение. Сам бы так помереть хотел. Во благовременье, разумеется. Вы меня понимаете?

Тиоракис молчал.