Днем они тревожно озирались при каждом треске хрустнувшей ветки, хотя укутавший их холодный туман не позволял разглядеть что-либо дальше тридцати ярдов. Ночью один или два члена отряда обязательно оставались дежурить, пока остальные спали. Никто не сомневался, что что-то должно вот-вот случиться.

На четвертую ночь все так и произошло.

— Нибулус! Финвольд! Просыпайтесь все! Быстро!

Пеладан мгновенно скинул покрывало и потянулся к мечу.

— Что? Что случилось? — сонно проговорил он. — В чем дело?

Он поднял глаза и увидел темный силуэт смотрящего на него Болдха. Рядом, ворча и охая, с трудом просыпались два жреца. Лесовик лежал молча и тихо, но явно уже не спал.

— Тс-с! — шикнул Болдх и указал пальцем: — Вон там...

Нибулус посмотрел в ту сторону, вглядываясь в темноту. Луна ещё не завершила свой полукруг, и первые проблески рассвета едва освещали землю. Продолжая вглядываться, он сумел различить вдалеке очертания застывшего Паулуса. Судя по наклону вороньих перьев на капюшоне, наховианец стоял к ним спиной, вперив взгляд в туман и выставив меч перед собой.

— Что там, Болдх? — прошептал Нибулус. — Что он увидел?

— Не знаю, — последовал приглушенный ответ. — Он не сказал... просто вскочил и выхватил меч. Он суеверный, конечно, но там, видать, что-то посерьезнее хульдров.

Они вооружились и стали бесшумно подбираться к наёмнику.

Тут-то все и услышали: что-то неуклюже продиралось через лес. Нечто очень большое и тяжелое — и, судя по звуку, направлялось прямо к ним.

— Скорее, — прошипел Нибулус. — Найдите укрытие, держитесь вместе! Болдх, садись на коня. Приготовьтесь бежать, если понадобится.

Он мог бы и не утруждаться. Все уже точно знали, что нужно делать. Проворно, без слов, они заняли места и стали ждать; туман холодным потом оседал на лица.

Теперь было ясно слышно: хруст ломаемых веток, сиплое дыхание крупного животного, хвойный ковер сотрясался под тяжелой поступью.

Что бы это ни было, оно передвигалось на двух ногах, но весило гораздо больше любого человека. Все ближе и ближе.

Справа раздался какой-то звук, и они едва успели обернуться, чтобы заметить, как от деревьев отделяется вооруженная луком фигура.

Тут громогласный звериный рык разорвал тишину леса, снова приковав внимание отряда. Над очертаниями приготовившегося к броску Паулуса выросла гигантская тень. Не успели они сориентироваться, как косматый зверь ворвался на поляну и направился к ним, грузно покачивая огромными, нескладными лапами. Горящие угольки глаз злобно блестели на морде.

— ВСЕ ВМЕСТЕ, НАВАЛИСЬ! — взревел Нибулус и ринулся в бой — как раз когда Паулус отпрыгнул с дороги зверя, наградив того мощным косым ударом палаша.

Обезумевший от ярости зверь принялся раздавать удары, широко раскинув лапы. Старый маг в страхе припал к земле. Его испуганные вопли смешались с боевым кличем, ревом и криками и разнеслись эхом среди деревьев...

Внезапно чудище вскинуло лапы и взвыло от боли. Оставив тщетные попытки вырвать из глаза стрелу, оно забило лапами, стараясь задеть невидимых обидчиков. Люди в полном замешательстве расступились, глядя, как чудовище с жутким ревом ломится прочь.

Стрела, откуда бы она ни прилетела, крепко засела в глазнице. На виду осталось лишь оперение и два дюйма черенка, стрела пробила глаз и дошла до самого мозга.

Полный безысходного отчаяния вопль прокатился по лесу, и монстр сгинул в чаще.

Едва оправившись от потрясения, путешественники переключились на незнакомого лучника. На него нацелились четыре острых клинка и два посоха, шесть пар ног приготовились к прыжку.

— Какого черта ты делаешь ночью в лесу? — потребовал ответа Нибулус. — Говори, пока не истек кровью!

— Ну и ну, — примирительным тоном заговорил незнакомец, — разве таких слов я ждал от сына главного военачальника Артибулуса Винтуса? — В низком, звучащем с легким акцентом (почти как у Болдха) голосе чувствовались достоинство и властность.

— Кто ты? — Болдх повторил вопрос пеладана, наступая на чужака с пламенником наперевес. — Откуда ты столько о нас знаешь? Значит, это ты тогда в кустах шпионил... ты сказал, что море замерзнет?

— Убери меч, пендониец, — спокойным, чуть ли не скучающим тоном ответил незнакомец. — Я вам не враг — и расправа над тем зверем тому свидетельство. Отвечу на твой вопрос: да, это меня вы слышали в то утро, только я за вами не шпионил.

— Тогда как это назвать? — напирал Нибулус. — Ты не вышел и не ответил на мой вызов. Мы выполняем важную миссию и шутки шутить не намерены!

— О, ради Нокка, — вздохнул чужак, — знал бы я, что вы распустите нюни, как детишки, оставил бы вас самих разбираться с этой зверюгой. Да только пожалел вас; сам был когда-то таким же зеленым юнцом.

— Зеленым юнцом!..

— Все в порядке, Нибулус, — произнес сбоку нетвердый голос. — Незнакомец не причинит нам вреда. Я прочел его душу.

Нибулус запнулся и посмотрел на Эппу. Полусонный старик даже сейчас зябко кутался в покрывало от ночного холода.

— Серьезно? — спросил пеладан. — Ты умеешь читать души?

— Умею, и только что это сделал, — отозвался старый жрец, — и Финвольд тоже умеет.

Молодой жрец кивнул и принялся разжигать заготовленный хворост.

— Что ж, может, стоит помочь Финвольду с костром, чтобы получше разглядеть нашего друга. Дадим ему возможность представиться.

Вскоре путники уже сидели вокруг ярко пылающего костра и с радостью жались поближе к золотистому огню, прогнавшему на время ночные страхи. Лишь Паулус так и остался стоять поодаль, настороже, беспокойно вглядываясь в ночные тени.

В свете костра незнакомец выглядел лет на пятьдесят. Обветренная кожа грубоватого небритого лица являла нечитаемую карту прожитой жизни: дубленая, как шкура огра. Лишь морщинки вокруг глаз несли отпечаток всех печалей и горестей мира и многое могли поведать об этом человеке: хотя сами глаза — холодные, с прищуром — и не выдавали секретов.

Высокий лоб говорил о незаурядном уме, к тому же незнакомец вполне свободно изъяснялся на нескольких языках, включая эскельский, и имел представление о других наречиях.

Наряд выдавал в нем бывалого путешественника. Он носил пестрые одеяния, принадлежащие к самым разным (и, в основном, неизвестным) культурам; предметы его гардероба плохо сочетались не только между собой, но и со своим обладателем: на выцветшей, потертой рубахе из зеленого сендала[10] с воротником-стойкой поблескивали медные пуговицы; сверху «на варварский манер» была накинута сыромятная шкура сайгака; поношенные кавалерийские сапоги из мягкой кожи цвета хаки пестрели заплатами, а широкий, вышитый золотом фиолетовый кушак явно знавал лучшие времена. В целом создавалось впечатление, что хозяин костюма отоваривался на каком-то рынке подержанной одежды — причем на ощупь.