– Как это могло произойти?

Катарина коротко рассказала.

– Я была там сегодня, – прибавила она, – и говорила с одним из них. Я мало что поняла из его речей, он говорил очень путано и беспрестанно повторял одну фразу: «Согласны ли вы снять платье?» Я знаю, что, если пойду туда снова, они заставят меня снять платье и сделать много такого, о чем страшно подумать, они изорвут мою душу в клочья!

Забывшись от волнения, Рамон схватил ее за руки и… ощутил чудо соприкосновения душ и тел, страстное желание спрятаться в ее объятиях, навсегда, до конца жизни!

Между ними стояла преграда – черная сутана. И его сан. Они были сильны и непробиваемо тверды, эти проклятые условности.

– Зачем ты пошла туда, Кэти?! – с неподдельным ужасом произнес Рамон.

– Потому что я должна спасти мужа.

В его взгляде были ревность, голодная тоска и… отчаянная любовь.

– Я помогу тебе, Кэти, помогу, чем смогу, – в смятении произнес Рамон. – Только как объяснить, почему я прошу за чужого, незнакомого мне человека, да еще обвиняемого в пособничестве еретикам! Это вызовет очень много вопросов и подозрений.

Катарина глубоко вздохнула и отняла руки.

– Тебе не придется просить за чужого человека, Рамон. Мой супруг, Эрнан Монкада, – твой родной брат.

Лицо Рамона перекосилось, словно от боли.

– Ты ошибаешься, у меня нет никаких братьев!

– Есть. Я давно об этом знала, просто не хотела говорить ни тебе, ни… ему. Отца Эрнана звали Луис, а мать – Хинеса. Они жили в Мадриде. Они плохо ладили между собой, настолько плохо, что однажды сеньор Монкада ушел из дома, взяв с собой их маленького сына. Вероятно, он не знал, что сеньора Хинеса ждет второго ребенка. Такое часто случается. – Катарина сделала выразительную паузу. – И не узнал, потому что не вернулся домой. Он пустился странствовать по свету. Его жизненный путь закончился здесь, и Эрнан решил остаться в Нидерландах. Именно ему мой отец обещал меня в жены. После расставания с тобой, – она снова запнулась, – мне ничего не оставалось, как выйти за Эрнана. Вы с ним очень похожи, – добавила она, – если вам доведется увидеться, ты сам в этом убедишься.

Рамон сидел не шевелясь. Катарина подумала о том, что, наверное, такой вид бывает у человека, в грудь которого внезапно вонзили нож.

Вдруг он обнял молодую женщину и прижал к себе. Их могли увидеть, но сейчас ему было все равно. Лишь благодаря Катарине в нем когда-то проснулись человеческие чувства. И сейчас, оказавшись рядом с ней, он впервые за долгие месяцы почувствовал себя существом из плоти и крови, а не каменной глыбой. Когда ее волосы и ресницы коснулись его щеки, ему почудилось, будто это прикосновение легких и нежных крыльев бабочки. Потом Рамон понял, что Катарина плачет.

Она смотрела сквозь слезы, и он не знал, что ей сказать. «Снять платье…» Он сам бы снял с нее платье – и сейчас, и завтра, и еще сто тысяч раз! Но теперь у нее есть муж, а ему, аббату Монкада, суждено прозябать в тоске и содрогаться от боли, которую вызывали в нем воспоминания!

– Завтра же я пойду туда и поговорю с ними.

– Сегодня, Рамон.

– Хорошо. Сегодня.

– Спасибо, – с волнением произнесла она.

– Ты его… любишь? – Он не хотел спрашивать, это вырвалось против его воли.

– К чему такие вопросы, Рамон? Я должна любить своего мужа, ты должен служить Церкви. Счастье в добродетели – это твои слова.

– Прости, – потерянно произнес он.

Молодая женщина встала.

– Я буду ждать, – сказала она. – Если ты увидишь Эрнана, знай, я сказала, что ты был моим духовником в монастыре. Наставлял меня на истинный путь.

Рамон вздохнул.

– Ты можешь быть жестокой, Кэти.

– Некто Диего Контрерас сказал, что иногда в наказании проявляется милосердие. Возможно, он прав?

В тот же день аббат Монкада добился встречи с Родриго Тассони. Тот весьма неохотно принял Рамона; всем своим видом он давал понять, что можно поплатиться за оскорбительную настойчивость.

Великий инквизитор не предложил просителю сесть и холодно смотрел на стоявшего перед ним молодого аббата.

– Зачем пришли?

– У меня к вам дело.

– Какое?

– Святая служба задержала некоего Эрнана Монкада, испанского дворянина, женатого на голландке.

– Знаю. И что?

– Я пришел просить за него.

– Почему?

– Эрнан Монкада – мой старший брат.

– Вот как? – Во взоре Родриго Тассони проснулось любопытство. – Насколько мне известно, у вас нет близких родственников, кроме вашей обожаемой матушки.

– Я и сам так думал… до недавнего времени. Но теперь узнал…

– А нельзя сделать вид, будто вы до сих пор об этом не знаете?

– Мои принципы не допускают совершения подобных поступков.

– Жаль. Брат аббата, обвиненный в пособничестве еретикам…

– Вот именно.

Родриго Тассони бросил на него быстрый взгляд из-под тяжелых полуопущенных век.

– Чего вы хотите? Смягчения наказания?

– Нет. Освобождения.

– Без допроса и суда?!

– Да, – ответил Рамон, и тогда инквизитор спокойно сказал:

– Вы сошли с ума.

– Нет. Дело не в разуме. Что можно поделать с тем, что начертано в сердце рукой Господа?

Родриго Тассони усмехнулся.

– Тело человека не очень твердое. Даже кости довольно легко переломать. А сердце… Случается, с помощью единственной пытки с него стирается все, что пишется годами.

– Знаю. Потому я написал письмо для епископа и оставил у моего приора. На тот случай, если я не вернусь.

Глаза Тассони сверкнули.

– Это война, аббат?!

– Нет. – Рамон опустился на колени, смиренно сложил руки и склонил голову. – Ни в коем случае. Это только мольба. Муравей не может сражаться с горой.

– Но он в состоянии ее переползти, – заметил Тассони, после чего внушительно произнес: – Я еще припомню вам этот разговор!

– А я не забуду вашего милосердия. Я верю в то, что семя, посеянное Господом, способно прорасти даже в самых мрачных застенках.

Спустя полчаса Рамону вручили желанную бумагу.

– И предупредите своего брата о том, что любое неосторожное слово может стоить ему жизни, – сказал напоследок Родриго Тассони.

Рамон кивнул. Он едва ли не собственной кровью подписал себе приговор. Теперь ему, аббату Монкада, придется жить под пристальным наблюдением Святой службы: Тассони не преминет воспользоваться любым его промахом! В таких условиях нечего и мечтать даже о мимолетных встречах с Катариной!