интересом. Не напуган. Не удивлен. Скорее уж в своей тарелке:

– Такое чувство, что я… дома, что ли?

Сиу.

Не мальчишка. Нет, он не стал выше, скорее уж тоньше. Инаковей. И одежда поменялась. Теперь на нем одна лишь набедренная повязка, а волосы белее снега.

Эванора-зимородок опускается на плечо.

А сестрица ее крутанулась, взметнулись юбки, застучали костяные бусины, на них нашитые. Она, кажется, тоже поняла, как существовать в этом мире.

Найджел Сент-Ортон. Лишняя фигура.

Или нет?

Раз пришел, так пусть будет.

– Как-то тут… – Найджел поежился. – Как в старом склепе.

Эдди хмыкнул:

– Примерно склеп и есть.

– А дальше-то что? – поинтересовался Чарльз. – Тут дышать тяжеловато. Давит. Изнутри.

– Дальше…

Кабы он знал, что дальше. Надеялся, что стоит пересечь границу и озарит? Озарения не случилось. Понимания тоже.

Найджел Сент-Ортон запрокинул голову:

– Дракон! – воскликнул он, указав куда-то вверх. – Настоящий!

Настоящей некуда.

Дракона я узнала.

Ну да, сложно не узнать-то. И даже когда он, опустившись на землю, обернулся человеком, получилось не удивиться.

Он стоял, не торопясь приближаться.

Я…

– Идем. – Я потянула мужа за руку. – Если кто и сможет подсказать чего разумного, так эта древняя задница.

Наверное, не слишком вежливо так обзывать существо сильное, мудрое и все такое. Но я злилась… в последнее время я очень и очень зла.

И…

Шаг.

Ноги вязнут в песке. И море гремит где-то рядом, будто волны из железа. А дракон… дракон ждет. Чего?

– Доброго… дня, если тут день, – говорю я.

И он чуть склоняет голову.

Глаза светлые.

И красивый, зараза этакая. Как все драконы. Знает о том. Скалится и выдыхает облачко дыма, которое я разгоняю рукой.

– Давай вот без этого. И так настроения нет.

Что сказать.

Изнанка мира она такая… Изнанка. И главное, там, во снах, все было куда ярче. Здесь же чувство, будто все, что я вижу, пылью припорошено. В том числе и дракон.

Еще шаг.

И мы стоим друг напротив друга. Он протягивает руку, и… и я не ощущаю прикосновения.

– Даже так… Почти уже.

– Что?

Ненавижу, когда недоговаривают.

И когда просить приходится.

А мне придется.

Не за себя, но…

– Я видела, как ты… почти умер. И мне жаль.

– Не стоит. Это было очень давно.

– Тогда почему я видела?

– Любое событие оставляет следы. И чем оно… – Дракон махнул рукой. – Чем оно ярче для тех, с кем происходит, тем след глубже. Драконы оставляют глубокий след.

– А твоя смерть – яркое для тебя событие.

– Кровь потянулась к крови.

Ясно. Ну дальше-то чего?

– Мой муж… – Я сглотнула. Все одно ведь придется. И спрашивать, и просить. – Он умирает. Видишь? Это вот… в нем. Темное.

– Вижу, – кивнул дракон.

– Как это убрать?

– Никак.

– То есть он умрет?!

Я не согласна! Я… не хочу! Не могу! Он не имеет права умереть! Может, я замуж выходила без особой радости, но теперь-то… теперь точно знаю, что он не имеет права умереть и бросить меня!

Я попыталась представить, что его нет.

Просто нет.

Раз, и…

И ощутила настолько сильную боль, что сердце заныло. И раскололось. Пополам. И еще раз. А следом я сама, словно стеклянная, рассыпалась на тысячу и одну часть, чтобы собраться…

Собраться и выдохнуть столп пламени.

– Охренеть! Еще один дракон!

Найджел Сент-Ортон, оказалось, не всегда выражается как будущий герцог.

Чарльз успел отступить в сторону, хотя его все одно окатило пламенем. И пусть даже мир не настоящий, пламя было жарким. Наверное, в настоящем он бы вовсе сгорел.

– Не бойся, – сказал тот, другой дракон, улыбаясь. – Как ты можешь сгореть в ее огне, когда он – часть тебя. А ты – часть ее?

– Это образно?

– Это конкретно. Вы связаны.

Да. Точно.

Брак.

Старый храм. И клятва, на которую вдруг отозвались боги. И… какие боги?

– Творец многолик, – спокойно сказал дракон. – Издревле нам было даровано право разделить свою жизнь и полет на двоих. И да, им пользовались… когда-то давно. Очень давно. Когда мир был юным, а драконы верили в любовь.

– И… что потом?

– Все стареет. И мир, и драконы, и вера… Обряд не то чтобы запретили, скорее уж не находилось желающих его повторить.

– Мы случайно.

– И такое бывает. Тяжеловато идет, но это с непривычки. В полете нужна практика. – Дракон следил взглядом за Мелисентой. – Вы оказались в нужном месте, а ее кровь была достаточно яркой, чтобы зажглась искра. И тот, кто был до нас, услышал. Слова ли. Просьбу ли. Просто кровь… Так что, человек, тебе повезло.

– Знаю. Стало быть, проклятье… меня не убьет?

– Будь она в полной мере драконом, точно не убило бы. На драконов проклятья не действуют. Такие, во всяком случае. А так – сложно сказать. Но… – Улыбка стала предвкушающей. – Я знаю, как можно проверить.

И дракон махнул рукой.

– Ближе, дети. Подойдите ближе. Вы просили совета? И у меня есть что сказать. Поиграем?

Бал.

Эва не так себе его представляла. Совсем-совсем не так. Дом тонет в огнях. Сад вокруг него украшен бумажными фонариками, и в каждом горит свеча. И кажется, что сам этот сад полыхает.

Красная дорожка.

Смех.

Музыка доносится из распахнутых дверей. Слуги кланяются. Пахнет цветами и духами. Какое все…

– Прекрати. – Виктория рядом. – Не думай, иначе все испортишь.

Не думать.

Сложно не думать, когда тянет как раз думать! Но Эва пытается. Ее взгляд скользит, пытаясь зацепиться хоть за что-то.

Белый мрамор пола.

Малахит.

И зеркала. Зеркал как-то слишком уж много, и из-за них холл кажется еще больше. Настоящий лабиринт.

– Барышни. – Им кланяются.

И объявляют.

Мама…

Не думать. Нет никого. Только Эва. И Виктория. Они похожи – впервые, пожалуй, с рождения. И зеркала это подтверждают, хотя все одно Тори чуть бледнее.

И волосы ее темнее.

В них – тонкий венок из живых цветов. На шее – нить жемчуга. А Эве досталась брошь. Платья у них почти одинаковые, ровно настолько, насколько это допустимо. Только у Эвы – из бледно-золотого атласа, а у Тори – тафта, та молочная, с легким розовым отливом, который редко кому идет.

Но Тори – идет.

– Дамы… – Хозяйка дома появляется внезапно, едва не сбивая на неправильные мысли. – Я счастлива видеть вас…

Голос ее звонок.

И сама она удивительно красива. Настолько, что Эва даже почти забывает про… про то, о чем нельзя думать. Ее губы шевелятся. Она что-то говорит этой великолепной женщине, в которую по слухам влюблен сам император.

Или был влюблен?

Интересно, это правда? Если так, то императрице должно быть