— А ты похорошела, — сказал Соколовский, поднимая ее сумку.

— Не могу то же сказать про тебя, — не задумываясь парировала Лера. — Осенью ты был откормленным, ухоженным и сытым. А сейчас ты тощий, глаза у тебя бегают, и вообще ты похож на освободившегося из мест не столь отдаленных. — И сразу же мягко и тревожно спросила: — У тебя все нормально?

— А как же! — весело откликнулся Леня. — Я со всем завязал, ну, ты понимаешь… И теперь надо это дело отметить. Тебе поручаю разработать программу праздничных мероприятий.

— Да-а? Слушай, а я ведь проездом, собственно говоря… Я же не знала про твои планы…

— Как проездом? — оторопел Леня.

— Подруга моя замуж выходит в Ярославле, я должна ее навестить. — И, заметив расстроенное лицо Лени, добавила: — Да ладно, я быстро вернусь, мы еще с тобой погуляем…

Они получили багаж, сели в машину и через несколько минут, миновав серебристые ангары аэропорта, уже мчались по зимней узкой дороге мимо лесов, укутанных плотным ковром слежавшегося голубоватого снега. Печка работала вовсю, сухое автомобильное тепло разморило девушку, и она задремала, откинув голову на сиденье.

Леня ловко лавировал в потоке машин на подъезде к городу, иногда искоса поглядывая на четкий профиль в ореоле разметавшихся волос. От Леры исходил мощный поток положительной энергии, и он чувствовал, что подзаряжается от нее, как аккумулятор. С ее приездом вернулось к нему ощущение ребяческой ненатужной веселости, уверенность в том, что отныне все будет просто отлично, и странное, давно забытое спокойствие — спокойствие, сходное с чувствами моряка, после долгих скитаний нашедшего гавань, где ему рады.

Дома они занялись приготовлением праздничного обеда. На сковородке шипели и издавали острый пряный запах отбивные, посыпанные таким количеством специй, что шеф-повар грузинского ресторана онемел бы от изумления. Весело пританцовывая под легкую музыку, доносящуюся из комнаты, Лера резала овощи для салата, попутно запихивая в рот лакомые кусочки, и рассказывала про свое житье-бытье:

—…Родители были, конечно, в трансе, откуда деньги да все такое… Я, естественно, им ничего не рассказывала, не могу, язык не поворачивается, да и незачем… Ничего, тетя Валя не выдаст, она молчок об этом…

Периодически поддакивая, Леня почти не понимал и не слушал, что она говорит. Он, наслаждаясь ощущением уюта и благополучия, вертелся по маленькой кухне, то и дело ойкая, сталкивался с девушкой, расставлял посуду, доставал фужеры для шампанского и начищал их до блеска. Взглядом он окидывал склонившуюся над столом тонкую фигурку и копну упавших на лицо волос, которую Лера пыталась то и дело откинуть за плечи. Он видел маленькие узкие ступни, тонувшие в его огромных, не по размеру, тапочках, бегущую вдоль спины ровную цепочку позвонков под тонкой тканью, трогательные ключицы в вырезе платья, похожие на изогнутые ветки дерева, раковину небольшого уха, смутно белевшую между прядями рассыпавшихся по плечам волос. Он видел ее прежнюю и в то же время неуловимо изменившуюся, новыми жадными глазами, и она в его глазах становилась все красивее и ближе, гораздо ближе, чем он раньше мог себе представить…

Вечерело. Они шли по расчищенным дорожкам Александровского сада, почти пустого в это неприветливое время года, мимо одиноко торчащих между деревьями постовых в черных тулупах, переминающихся с ноги на ногу от холода. Алое пальто Леры выделялось среди серо-коричневых красок города, как случайно оброненный в снег яркий цветок. Справа высились багровые стены Кремля, слева, на Манежной, ревел поток машин, разукрашенных грязными солевыми потеками. А здесь царствовала вечная тишина.

— Ты что опять задумался? Давай рассказывай, в чем дело, — почти приказала Лера, увидев, что ее спутника гложет какое-то беспокойство. — Ты мне еще не успел поведать о том, что с тобой происходило все это время.

— Много будешь знать, скоро состаришься, — отговорился Леня, не желая пока портить себе настроение неприятными воспоминаниями.

— Ах так! — крикнула Лера и, незаметно подкравшись сзади, изо всей силы дернула за ветку дерева, низко нависшую над дорожкой.

Огромный ком снега обрушился прямо на плечи. Не успев отпрянуть, Леня ощутил мельчайшие уколы колючего снега, насыпавшегося за шиворот. Снеговой морозный душ неожиданно взбодрил его и привел в хорошее настроение.

— Ой-ой-ой! — притворно вскричал Леня. — Ну, берегись!

Он бросился вдогонку за звонко хохочущей Лерой, но поскользнулся на обледенелом утоптанном снегу и растянулся во весь рост. Их раскатистый смех, странно звучавший в благоговейной зимней тишине, потревожил стаю ворон, присевших поболтать на соседней канадской ели. Вороны, ворчливо раскаркавшись, поднялись над садом и закружились, как огромные хлопья черного снега.

Вскочив на ноги, Леня бросился за девушкой, нагнал ее уже неподалеку от выхода из сада, с победным кличем бросился, обхватив руками, и повалил в пышный сугроб, усыпанный сухими семенами клена. Раздался отдаленный бой часов. Неожиданно он ощутил на своих холодных губах вкус задыхающегося горячего поцелуя и через толстую ткань свитера между полами расстегнутой куртки ощутил — в унисон с ударами часов — биение ее сердца. Раз, два, три… — равномерно отстукивали часы, и в груди напряженно билось сердце, ускоряя свой и без того бешеный ритм, — четыре, пять… — снег на щеке растаял, и прохладная капля талой воды скатилась вниз… — шесть, семь — затихли часы, затих отдаленный гул города, и в ушах отдавались только ритмичные толчки разгоряченной крови.

С трудом очнувшись от сладкого забытья, одним прыжком Леня вскочил на ноги и, подав руку, помог девушке подняться. Сбив с ее волос целую стаю снежинок, он осторожно провел пальцем по зарозовевшейся скуле, в упор рассматривая полные голубоватой воды глаза с черными донышками расширившихся зрачков, густой частокол ресниц и изгиб немного припухшего от поцелуя рта. Едва переведя дыхание, он снова с острой жадностью нашел ее губы и приник к ним, к живительному источнику невыразимой мучительной нежности…

Между ними началось что-то новое, о чем они еще не говорили друг с другом из-за непонятного стеснения, но это новое полностью захватило обоих, оно подчиняло их себе, влекло, притягивало друг к другу, разводило в стороны, чтобы при малейшем знаке снова бросить в объятия, с затуманенной головой, с шумом в ушах, чтобы барахтаться в нестерпимо блаженном знойном бреду, который переполнял их обоих, и полутемную комнату, и весь мир, застывший в немом отчуждении.

На секунду, на долю секунды, среди белого пятна подушки Леня увидел невероятно отчетливо близко-близко от себя распахнутые огромные глаза, сиявшие полуобморочным счастьем, и его пересохшие губы снова и снова искали черную рану ее рта, темневшую на матово-бледном лице, от которого, казалось, исходило различимое в ранних сумерках сияние…

Потом они лежали в темноте, колышущейся беглыми тенями, и он, то сбиваясь и путая слова, то говоря ровно, страстно и отчетливо, рассказывал ей все события последних пяти месяцев; описывал внезапно накативший на него ужас при виде непрерывного конвейера жестоких убийств и свое решение оставить прибыльный, но ставший уже тошнотворным и слишком опасным бизнес. То, что еще неделю назад казалось угрожающим и страшным, уходило, уменьшалось в размерах и уже стало незначительной ерундой, недостойной внимания, оставшейся далеко позади, — тяжелый груз, тревоживший Леню так долго, стал значительно легче.