Она села в лодку, идущую в Венецию. Словно посвященная в ее намерения, лодка в тот день вела себя странно. Она кренилась с борта на борт, словно пьяная, с трудом взбираясь на очередную волну. Джентилия не отличалась суеверностью – ее колдовство носило сугубо практический характер, – и потому она смиренно сложила руки на коленях, исподтишка наблюдая за перепуганными лицами попутчиков, которых то и дело тошнило.

«Опасности нет никакой, – сказала она себе. – Встречаются лодки с неуверенной походкой, и эта – одна из них».

К ней наклонился какой-то мужчина и с заговорщическим видом кивнул на бимсы лодки.

– Смотри, как их плохо подогнали и закрепили, так что на приятную прогулку, как с какой-нибудь дамочкой, рассчитывать не приходится.

Он подмигнул ей. Она подмигнула ему в ответ и накрыла его руку своей, как делали монахини с мужчинами, которые приходили навестить их. На лице мужчины отразилось отвращение, и он отвернулся. Он уловил запах капусты, исходящий у нее изо рта. Пищу она переваривала исключительно медленно, и съеденные накануне пустые щи весь следующий день выходили через поры на ее коже.

Сойдя на берег, Джентилия быстро прошла мимо своих позеленевших попутчиков и наняла гондолу до лавки, в которой продавались святое миро и лен на саваны, заглянув еще в два места по пути. Первый визит был к ведьме, которая приказала ей набрать склянку дурно пахнущей жидкости, а во время второго она обрызгала ею пару башмаков, сохнущих на подоконнике некоего дома в Сан-Тровазо.

С тех пор, как меня укусил таракан, в доме нашем по ночам царит тишина.

Оставшись одна на кухне, я смазала и забинтовала ранку, дрожа всем телом и всхлипывая. Укус был неглубоким, и он скорее ныл, чем причинял мне действительно сильную боль. Но яд его растекся по воздуху, каждый миг напоминая мне о тех временах, когда любовь моего мужа принадлежала мне и он сделал бы все на свете, чтобы уберечь меня от ползучих и пресмыкающихся созданий.

Раньше у нас тоже случались размолвки, однако это было похоже на истории о кровопролитных войнах, которые читаешь, уютно устроившись в глубоком мягком кресле. Небольшое упражнение для воображения. Но после тараканьего укуса места для фантазий больше не осталось. Конфликт стал реальностью, стены расступились, кресло исчезло, страницы улетучились, и мы оказались на поле брани, с настоящим оружием в руках, способным причинить действительную боль.

Вот до чего дошло дело: хотя я боюсь и ненавижу колдовство всем сердцем, я всерьез подумываю о том, чтобы сходить к ворожее. Я слыхала, что есть такие белые ведьмы, которые знают, как вернуть мужчину, когда любовь его угасла.

Раньше я тихонько смеялась в ладошку над такими историями и смотрела на себя в зеркало – на свои спелые мягкие губы и изогнутые ресницы, большие миндалевидные глаза и то, как внешние уголки их загибаются кверху, – и думала: «Да кому нужна ведьма, чтобы удержать мужчину рядом с собой?»

Увы, это было давно. Теперь, после того как он позволил таракану укусить меня, не шевельнув и пальцем, чтобы помочь мне, я совершенно пала духом. Сегодня утром он даже не спросил у меня, как я себя чувствую, и ушел на работу раньше обычного.

Я видела ее на улице. Она – старуха с тремя подбородками, которые выглядывают из-под поросших редкими волосками брылей. Нижние веки у нее отвисают. Неужели такая особа может помочь вернуть любовь?

Я слыхала, что эта ведьма знает всякие разные штучки – как заставить собак преследовать того человека, которого вы ненавидите (для этого нужно помазать его башмаки соками суки в период течки), или как приготовить снадобья, от которых огонь никогда не гаснет, или сделать так, чтобы мужчина не мог проглотить ни крошки и умер от голода, медленно, но наверняка.

А потом я думаю, что, быть может, сумею вернуть его, родив ему еще одного сына. Я вновь взялась за книги и теперь схожу с ума, потому что сейчас, пожалуй, уже не смогу попросить его проделывать все те вещи, после которых у нас обязательно получился бы сын. Мы больше не говорим вслух об этих интимных подробностях, а ведь раньше весело смеялись и разговаривали жестами. Разве я могу попросить его, как советует книга, перевязать свой левый мешочек перед тем, как мы займемся любовью, потому что мальчики получаются из семени, изливающегося из правого мешочка? Теперь я зардеюсь жарким румянцем, но не произнесу вслух название того органа, что раньше каждую ночь брала в руку. Как я могу сказать ему, чтобы он отказался от вина cortinelo (чей рубиновый цвет он обожает, то, которое навевает богатые сны), потому что оно делает живот твердым, останавливает образование мужского семени или же выталкивает его холодным, когда от него нет никакого толку. А все продукты, которые мы едим, – креветки, рыба, фрукты, травы, – влажные и производят семя, которое делает девочек. Как я могу просить его сменить свой рацион питания? Мы уже не настолько близки, чтобы я, не краснея, рискнула заговорить с ним о том, что он кладет себе в рот. Сейчас, когда мы стали чужими друг другу, эта тема вдруг кажется мне слишком личной. Теперь я иногда даже пытаюсь разговаривать с ним по-немецки, спотыкаясь на этих зубодробительных словах, чтобы он забыл о том, что я – венецианка, на которой он по ошибке женился.

В прошлом остались все эти разговоры и смех под простыней, разговоры, которые кое-кто может назвать непристойными, но которые приносили нам одну только радость. Как люди, у которых текут слюнки, когда они начинают рассказывать о том, как приправляют мясо соусом, или как Джованни Беллини, которого пробирает дрожь, когда он начинает рассуждать о цвете, так и мы говорили о наших актах любви. Нет, совсем не так, как это делают поэты! Мы не были заложниками красивых слов; это они были нашими инструментами, с помощью которых мы делали свое удовольствие более изысканным и утонченным. Хуже того, если верить книгам, во время занятий любовью я должна попросить его, чтобы он направил семя в правую сторону моего лона. Конечно, это моя забота – пошевелить бедрами и направить его туда, куда надо. Но сейчас я больше не двигаюсь под ним. Я лежу молча и неподвижно, словно он занимается любовью с трупом (чего он бы хотел, как мне иногда кажется). Поэтому если я вздумаю пошевелиться во время акта любви, чтобы направить семя в нужную сторону, – что он подумает? Что во мне вновь проснулась похоть, что меня интересует только собственное наслаждение и поэтому меня едва ли можно назвать скромной и добродетельной женой?

Я иду на кухню, но мысль о еде вызывает у меня тошноту. Мне нездоровится. Не знаю, что со мной происходит, но я вся дрожу, то от жара, то от озноба. Меня все время подташнивает, как будто я беременна. Но, если судить по другим признакам, дело совсем не в этом. У меня постоянно болит голова. Это какая-то особая боль, она острыми стрелами пронзает мне переносицу. Кажется, будто кто-то невидимый сшивает мои брови вместе! Я даже чувствую, как иголка пронзает мне кожу и выходит наружу.