на дно души. Ему казалось, что за это утро, когда к сердцу то и дело подступало щемящее и сладкое волнение при ожидании взлёта потревоженной птицы, он помолодел лет на двадцать – что ещё, кроме охоты, может так бодрить и душу, и её вместилище? «Прекрасные незнакомки», – непременно добавил бы Иванюта.

По дороге на память Петру Алексеевичу сам собой, без повода пришёл вчерашний визит к Пал Палычу осинкинского пасечника. История выглядела незаконченной, и он поинтересовался, пойдёт ли Пал Палыч караулить медведя, разоряющего ульи Ильи Ивановича?

– А как же, – живо откликнулся тот. – Поможем.

– Без лицензии? – Уже спросив, Пётр Алексеевич сообразил, что занимает его сейчас вовсе не вопрос законности, а та спокойная готовность, с которой собеседник собирался идти на встречу с сильным, стремительным и очень опасным зверем.

– А зачем? – Пал Палыч рассовал по карманам патроны. – Мы с котом.

И он, не дожидаясь от Петра Алексеевича расспросов, поведал, что уже давно понимает язык кошек, причём мяуканье и мурчание в этом языке – не более чем пустяки – междометия, а в действительности весь его грамматический строй лежит за пределами человеческого слуха. Разумеется, особо чуткие люди, такие, например, как Пал Палыч, способны уловить кошачий шёпот, который, как ни странно, очень похож на русский язык. Впрочем, шерстистый мейн-кун – питомец дочери Пал Палыча, которого она привозит сюда на лето, – говорит исключительно на коренном наречии индейцев штата Мэн. Это Пал Палычу сообщила одна из прикормленных Ниной и вечно крутящихся во дворе мусек и царапок, он уже не помнит, какая именно. Только недавно мейн-кун выучил медицинское слово «кастрация», которое использует теперь как ругательство и поносит им всё, что ни попадя… Другое дело новоржевские коты – эти говорят исключительно на русском. А как ещё? Не на турецком же. При этом следует иметь в виду, что зверь зверя всегда поймёт, какой бы язык каждый из них не предпочитал в общении с единородцами, так что при посредничестве местных котов Пал Палыч может разговаривать с любой другой живностью – аистами, свиньями, лягушками… Именно таким образом, при участии кота-шепталы в качестве толмача, он и намерен объяснить медведю его неправоту.

Пётр Алексеевич оценил шутку и улыбнулся в воротник куртки. Он полагал, что обладает достаточной сообразительностью, чтобы отличить весёлую выдумку от форменного надувательства, и наделён проницательным умом, чтобы, не придираясь к сомнительному свидетельству, разглядеть, как сквозь небылицу, точно сквозь таинственный туман, проступает кристалл подлинности. В конце концов, он был согласен с Аристотелем: вымысел – самый надежный источник истины, тогда как факты можно употребить и для её искажения. Разумеется, если только Аристотель когда-либо утверждал что-то подобное.

Но, судя по всему, Пал Палыч не шутил.

– А ня смейтесь – так и есть. – Его как будто задела недоверчивая улыбка Петра Алексеевича. – Чтоб мне провалиться, если брешу! Вот прямо здесь и провалиться, на этом месте!

Днище машины и пыльная грунтовка в полной мере удостоверили правдивость его слов.

На ужин Пал Палыч пригласил Петра Алексеевича, остановившегося в пустом доме тестя, ещё не простывшем за первые недели сентября, к себе. У них с Ниной намечался какой-то небольшой семейный праздник – не то годовщина знакомства в себежском техникуме, не то церковное новолетие, не то собрались резать поросёнка. Все три повода годились для застолья.

– Натуральную охоту мы превратили в браконьерскую. – Подняв над столом вилку, Пал Палыч решал проблему трудного выбора между жареным лещом и тушёной свининой с картошкой. – А в браконьерской охоте собаки ня нужны. Они лают – охотовед слышит. Тябе это надо? – После короткого раздумья вилка склонилась в сторону леща. – Лайка у меня есть – одна оставлена. Дяржу, но никуда с ней ня хожу. Жалко собаку: ей лес и поле нужны, ей это в радость – а как возьмёшь? Ня знаю, Пётр Ляксеич, что делать… На кабана пойдёшь, так попадёшься, с собакой ходивши. А тут насыпал кукурузы – и ступай с рюкзаком, собаки ня надо. Прикормил, ночью сел в засидку и взял его. Потому и говорю, что превратили охоту в браконьерскую. Нынче взносы в охотхозяйство – пятнадцать тысяч в год! А ещё бяри лицензию. И в бригаду загоняют… Понимаете? Всё делают, чтобы ты в тень ушёл. – Пал Палыч сокрушённо помотал головой. – Раньше, при другом строе, было общество, и в обществе мы все охотники, все друзья – собрались и хвастаем, у кого собака лучше. У кого подняла быстрей, у кого гонит толковей, у какой собаки какой голос: у одной низкий, басовитый, у другой тонкий, заливчатый – звон-перязвон стоит в лесу, когда гонит. Одним голосом поёт по зайцу, другим – по лисе… А тяперь этого ня стало, тяперь другое: гóлоса собачьего ня надо, он тебя охотоведу выдаёт. Всё поменялось в обратную сторону. Один строй был – интяресно голоса собачьи послушать, на выставку сходить… Это уже всё отходит. Настала другая жизнь: чем хуже погода – к вечеру ураган, деревья валит, – тем лучше. Идёшь – знаешь уже, где лось кормится… Вот я обошёл васюгинские кусты и нашёл там лосиный следок, и погрызена осина – дрова заготовляли, так осталось… Сейчас бяри пилу, вали новенькое дерево и гляди на другой день – пришёл лосёк, кору погрыз, тогда садись, жди. – Пал Палыч поднял наполненную рюмку и завершил речь неожиданным коленом: – А что поделать? Жизнь – сплошная драка. Травина и та с ветром борется.

– Молчи уже, драчун, – осадила мужа Нина – по случаю объявленного праздника (причиной всё-таки был поросёнок) она сидела за столом, а не металась в круговороте бесконечных домашних дел. – Всё шастаешь по лесу, а повоевал бы во дворе да на огороде. Тяплица покосивши, гряды вон надо боронить, листья сграбать…

– Вот и с ней воюю. – Пал Палыч, глядя Петру Алексеевичу в глаза, указал вилкой на жену. – Но тут по-партизански – наскочил и снова в лес.

– Ёперный театр! – Взгляд Нины вспыхнул. – А что тябе со мной воевать? От корма кони ня рыщут, от добра добра ня ищут.

Совершив ритуальный обряд обуздания мужа, она чокнулась с Петром Алексеевичем бокалом красного вина.

– Чего ей во дворе помогать? – не сдавался Пал Палыч, по-прежнему обращаясь исключительно к гостю. – Бяседку вон сама поставила, дверь в баню рябиной-калиной расписала, плятень у дороги сгородила… Мастерит всё что-то – обрезков на лесопилке наберёт и с ими колупается. Солнце с лучами какое у ней на стене сделано…

– А люблю, – не стала спорить Нина. – Почему ня парнем родилась? Нравится мне с деревом