Только начудесила:

Возле среднего окошка

Люлечку повесила!

И тут внезапно в левое ухо Петра Алексеевича ударил громогласный речитатив хозяина:

Как на речке, на ручью

Цаловал ня знаю чью.

Думал: в юбке розовой.

А это пень бярёзовый!

Нина распахнула горящие глаза, обожгла жаром мужа и приняла вызов:

Я на пенсию пошла,

В крепдешин оделася.

Руки-ноги отдохнули —

Любви захотелося!

Пал Палыч крякнул, рассёк, подавшись вперёд, носом пространство и шлёпнул рукой по столу:

Я на пенсию пошёл,

Во костюм оделся.

Руки-ноги что-то ломит,

Хер куда-то делся!

– Всё, ня буду больше. – Нина обмахнула разгорячённые щёки салфеткой, на лице её гулял праздник.

Пётр Алексеевич с восхищением смотрел на хозяйку – за годы знакомства в такой полноте чувств Нина предстала перед ним впервые. Определённо в юности она не была похожа на тех девочек, что сжимают кулачок в ожидании, когда от слов признания мальчик перейдёт к действиям и попробует её обнять, или взять за плечи, или что там ещё делают мальчики, когда у них выходит запас лирических объяснений. Да и теперь жизнь явно не держала Нину на сухом пайке желаний. Какая тут «верёвочка», какое «повешусь»? Что за фантазии?

– За нас! За жизнь! За охоту! – воззвал Пал Палыч и поднял рюмку.

На реке под домом кормился выводок крохалей – шесть нарядных хохлатых уток, изящно держащих головы на длинных шеях. Сентябрь выдался тёплым, утки жировали и пока не собирались сбиваться в стаи для дальнего перелёта. Стрелять дичь, не выходя со двора, Пётр Алексеевич считал делом недостойным, поэтому решил попытать удачу в охоте с подхода – рано поутру отправиться на шоссе к мосту, спуститься к Льсте и вверх по течению пройти до старой мельницы, поднимая из нависших над водой кустов затаившихся уток и стреляя их влёт. Река была не глубока – зная дно, в болотниках можно обойти ямы и добраться по изворотливому руслу от моста до мельницы, не замочив штаны. Такова была теория. На практике всё вышло несколько иначе. Тяжело бредя против упругого потока, Пётр Алексеевич едва ли не в начале пути умудрился на мелководье запнуться о притаившийся валун, завалиться на бок, спасая на вытянутых руках от купания ружьё, насквозь промокнуть и набрать полные сапоги воды.

Впрочем, после падения он не потерял присутствия духа, – презрев постигший его конфуз, шумя водой снаружи болотников и хлюпая внутри, Пётр Алексеевич отправился по реке дальше, на этот раз бдительно примечая горбатые буруны, выдающие присутствие на дне больших камней. Вероятно, ход его был хорошо слышен пернатым – подстрелить удалось лишь одну молодую крякушу, бесстыдно воспользовавшись её неопытностью, остальные утки взлетали задолго до его бурливого приближения. Пётр Алексеевич утешал себя тем, что ещё неизвестно – получилось бы у кого-то другого блеснуть здесь умением и ловкостью и набить трофеев. А повод для поиска утешения был: подстрелив глупую крякушу, он снова искупался, бросившись за подхваченной течением добычей и не удержавшись на ногах.

Мысль о мельнице пришлось оставить. Завидев вскоре стоящую у реки баню, крашенную только временем, Пётр Алексеевич выбрался из воды на очищенный от лозы берег, спустил до колен болотники, лёг на траву и поднял вверх ноги, сливая то, что успел зачерпнуть. Домой пришёл мокрый, продрогший, но довольный, что не смалодушничал, довёл дело пусть не до конца, но хотя бы до половины. В избе переоделся в сухое и тёплое, сложил из поленьев на печном поде «колодец», поджёг бересту, выпил две рюмки коньяку, чтобы оживить бег крови, после чего, устроившись на стуле возле устья белёной печи и понемногу согреваясь, долго смотрел, как пляшет на дровах огонь.

Солнце в облачных небесах перевалило за полдень. Просохший и, кажется, счастливо избежавший простуды Пётр Алексеевич вышел во двор, ощипал (птица до конца не перелиняла: в жёлтой пупырчатой коже сидело много опёнков – зачаточных капсул, из которых ещё не распустилось перо), опалил и выпотрошил утку, а затем топором четвертовал тушку на колоде. Порывистый, наскоками задувающий ветер гонял по земле и закручивал вихрем подхваченные пух и перья.

Оставшийся день Пётр Алексеевич решил провести дома, в тепле, чтобы на всякий случай подстраховаться от последствий купания в холодной реке. Так и сделал. С обедом вопросов не было: на раскалённой сковороде утка шумела, как крепкий ливень.

В эту поездку Полина дала Петру Алексеевичу поручение: заказать у мастера-мебельщика в Гривине шесть берёзовых стульев и найти работника, который разобрал бы старый покосившийся сарай – по весне на освободившемся месте надо ставить новый. На охоте Пётр Алексеевич не любил отвлекаться на постороннюю хозяйственную чепуху, однако накануне отъезда они с Иванютой неумеренно посидели в трактире на Кузнечном рынке – Полина воспользовалась случаем и ловко раздула в нём искру вины, так что в итоге, дабы избыть пустые, но всё же гнетущие угрызения (на то и совесть, чтобы грызть, невзирая на масштаб провинности), пришлось похлопотать и выполнить задание.

Через два дня Пётр Алексеевич заглянул в Новоржев к Пал Палычу. Завтра он собирался возвращаться в СПб, однако ещё оставалось время, чтобы сходить на вечёрку. А если Пал Палыч не сможет, всё равно следовало попрощаться и поговорить о гусе и северной утке: пусть даст знать, когда начнётся пролёт, а они с Цукатовым, если позволят городские дела, подъедут и попытают счастье на озёрах.

Насчёт вечёрки не сложилось: позапрошлую ночь Пал Палыч провёл в Осинкино, а вчера до полуночи сидел на берёзе у Залога, поджидая кабана, однако тот предусмотрительно не явился. Вид хозяин и впрямь имел измотанный и сонный, нынешней ночью он намерен был отдохнуть, но от прощальной рюмочки не отказался.

У Петра Алексеевича была с собой фляжка коньяка. Он пошёл было за рюкзаком в машину, но Пал Палыч его остановил:

– Коньяк – это когда водка кончится, – после чего извлёк из холодильника привезённую Петром Алексеевичем, но так и не допитую во время последних посиделок бутылку «Царской».

Водрузил на стол.

– А что в Осинкино, у пасечника вашего, который сети ставит? Решили дело?

Пётр Алексеевич готов был к самой невероятной истории, однако на этот раз Пал Палыч оказался краток:

– Договорились. – Он устало улыбнулся. – Хочется хорошей жизни, Пётр Ляксеич. И сябе, и чтоб другие – тоже хорошо.

– А чего не хватает?

Хозяин думал недолго:

– Так-то я всем