Радость в лице Филиппа угасла, как внезапно задутая свеча.

— А матушка?.. Матушку ты вить не видала, Нелли? Не говори ничего, я уж понял. Расскажешь после, когда сумею я понять, как надобно жить дальше с горьким сим щастьем.

— Поднять якорь!!

Роман уж давно занялся собственными своими делами: сведши знакомство с юнгою, являл все тот же интерес к лазанью по мачтам. Видно было, что от слов он не замедлит перейти к делу.

Завертелся вовсю смешной кабестан, похожий на ворот деревенского колодца. «Гелиос» снимался. На ветру в вышине гордо реял стяг святого Андрея.

— Словно и не было страшного сего года, — молвил Филипп.

Супруги стояли на корме, любуясь оставляемой кораблем водной бороздою. Не зряшно, верно, древние норманны, предки Жана де Сентвиля, о коем вместе с другими шуанами уж было поведано, называли корабль «конем волн». И вправду ведь пашет.

«Гелиос» несся в открытом море.

— Ты все уж у меня выспросил, милый друг, а сам еще ничегошеньки не рассказал толком, — Нелли все держалась за руку мужа. — Верно долго ты был недужен после отравленного сна?

Еще б не долго. Поди полгода, не меньше, по всему выходит.

— Двух дней не пролежал я больным, Нелли, двух дней! — пылко отозвался Филипп. — Мог ли я позволить телу предаваться хвори, когда ты летела навстречу кровавым бедам?! Ты дивишься, нужды нет, что ж тогда догнал я тебя только на обратном твоем пути? Разгадка невесела. Неудавшиеся мои отравители, они же — опростоволосившиеся похитители моего сына, были тем не мене изрядными негодяями. Одного из них чиновник опознал на таможенной границе (был он ревностным собирателем газетных листков из Парижа). Не имея прямых доказательств подложности его бумаг, он сопроводил путешественника срочным донесением, каковое прибыло в Санкт-Петербург раньше самих санкюлотов. Государственный же сыск решился не брать приезжих под арест сразу, но выявить причины их появления. Сие было разумно! Благодаря сему решению удалось выследить мздоимца-чиновника, что снабдил негодяев справками о месте моего проживания. И вот санкюлоты направились из столицы — куда? К некоему бывшему своему соотечественнику, давно уж прижившемуся в России.

— Милый… Тебя — приняли за шпиона вражеского?!

— Не возмущайся, друг мой. Какие нонче времена? Посуди со стороны — разве подобное подозрение вовсе нелепо?

Но Нелли менее всего расположена была глядеть со стороны.

— Они что, с кудрявого дуба упали?! Ты — дворянин!

— Припомни получше, есть дворяне, запятнавшие себя союзом с санкюлотами. Вспомни, что есть граф де Канкло, и маркиз де Кюстин, и герцог де Бирон, всех не перечтешь разом.

— Когда б был ты ихний шпион, — зашла с другого фланга негодующая Нелли, — зачем бы узнавать за мзду, где ты проживаешь?! Сам, поди, дал бы знать!

— Сей довод был к моей пользе, я приводил его. Я рассказывал всю правду, какую только мог расказать, убеждал и заклинал дворянскою честью. Некоторые из допрошавших меня склонны были мне верить. Но жернова махины бюрократической — самая медленная вещь на свете. Арест настиг меня, когда я уж собрался следовать за тобою — еще слабый от болезни. И путь мой вышел вопреки моему желанию к Санкт-Петербургу. Я не впал в буйство и не сбежал дорогою единственно рассудив, что проще мне станется дать нужные разъяснения не лишенным полномочий исполнителям, но высшему началию. Как я пожалел о том, Нелли, как я горько о том пожалел! Из казематов Петропавловской крепости, куда был я заточен, сбежать невозможно. Мне почти верили — и обещали привлечь к рассмотрению дела моего нужного сановника на следующей неделе, по прибытию ли оного из Москвы, в понедельник, к пятнице… Один он не мог разобрать моих обстоятельств и передавал бумаги другому, также не сию минуту. Воистину, у нас в России почитается, что пребывающий под следствием живет две жизни! И сие еще при благожелательном расположении! Я сходил с ума, нетерпенье пожирало меня как чахотка. Наконец в деле наметился поворот: арестовали того, кто снабжал санкюлотов сведеньями. Сие также не было сделано сразу — сыскные следили, будут ли на него выходить вновь, дабы выявить новых тайных врагов. Решение само по себе разумное, но в том случае пользы не принесшее. Молодой сей человек признался, что был, как принято сие называть, завербован во время поездки своей на отдых в революционную Францию, состоявшуюся прямо перед тем, как мы разорвали с нею дипломатию. Он уж и сам забыл о том, когда санкюлоты напомнили о себе.

— И тогда тебя освободили наконец? А как ты встретился с Сириным?

— Не спеши, Нелли. Я сказал, что дело мое убыстрило ход, но не говорил, что его направление осталось благоприятным. Не ведаю почему, но чиновник сей оговорил меня. Быть может сделал он сие из низкой обиды, что другой человек выйдет на свободу, когда ему самому таковой не видать. Бог ему Судия. Показал сей нещасный, будто бы санкюлоты в разговорах с ним поминали меня как друга давно их поджидающего, чей адрес утерян лишь случаем.

— Мерзавец! Сама б его убила!

— Нелли-Нелли, никогда ты не станешь взрослою до конца. Забудь, изменник довольно наказан и без нас. Итак, был я судим и осужден. Теперь путь мой лег из столицы в Сибирь, где надлежало мне быть заточенным в глухой острог. Поверь, теперь изо всех сил тщился я совершить побег дорогою, но куда! В Петербург ехал я подозреваемым, обедал и спал на постоялых дворах. Из Петербурга же меня влекли в оковах, четверо стражей были при мне непрестанно. Одна надежда тлела в моем сердце: быть может самое место заточения поможет исполнить мои чаянья! Известно, что тюремщик не столь бдителен, как дорожные сопровождающие. Судьба влекла меня все глубже в Сибирь, все дальше от тебя.

Дыханье стеснилось от душевной боли. Словно вживе ощутила Нелли неистовое отчаянье Филиппа, словно услышала рой полубезумных мыслей, метущихся в его мозгу.

— Нелли, Нелли! Я рядом, любовь моя, дыши покойно! — Филипп быстрым движеньем ослабил ей шнуровку платья. — Спокойно, любовь моя, нутко выдохни не спеша… А теперь потихонечку вдыхай, вот так вот, ну и умница!

— Откуда ты знаешь… Что я там… захворала?.. — через силу спросила она чуть спустя.

— Прасковья боялась сей болезни, еще когда родители твои умерли, — вздохнул муж. — Немало мы с нею говорили в те дни об этом. А уж сколь внимательно за тобою следили! Следили и радовались — плохих признаков не являлось. Теперь я узнаю то, чего мы опасались тогда. Бог милостив, Нелли, сия, как Параша сказала бы, Иродиада, может спать годами, ей нужны лишь тишина да покой. Уж слишком было б несправедливо, если б нам теперь не досталось немножко покойной жизни.

— Да уж беспокойств наших иному на дюжину жизней хватило бы. Но как же наконец сделался ты свободен?

— А помнишь ли ты, любовь моя, как устроили мы себе отдохновение в столице? — Ни с того ни с сего спросил Филипп, верно желаючи ее повеселить.

Нелли подавилась смехом. В те давни дни вышел и впрямь забавный казус. Было то в начале лета 1788 года. Женаты они были немногим менее года, и год сей, пожалуй, выдался самым безоблачным из всей череды. Однако ж он ощутимо завершался. Письма от господина де Роскофа и от мадам де Роскоф еще доходили. Письма матери Филиппа только радовали, ибо содержали множество вопросов об устройстве нового дома, убранстве покоев, дружестве с соседями. (О молодой невестке мадам де Роскоф вопросов уж давно не задавала, Нелли подозревала, что на них уж сто лет как отвечено…) Однако ж эпистолы отца Филиппа уже тревожили. «Вот же он пишет, что Государь Людовик собирает Генеральные Штаты! — пыталась успокоить мужа Нелли. — Единый земельный налог — дело благое, разве же народ не поддержит его? Авось и долг закроется». — «Ах, Нелли, Нелли, — Филипп вздыхал, вертя письмо в руках. — Отец не все пишет, но я словно бы вижу мысли его сквозь эту бумагу. Страна ослабла теперь. Сие благоприятное время для смутьянов. Нето им надобно, чтоб долг загасить побыстрей, а то, чтоб разжечь беспорядки».