— Как поживаешь, Джереми?

Мужчина все еще тер глаза, чтобы окончательно проснуться. Потом посмотрел на старомодный заводной будильник. Потом сказал:

— Господи, Паркер! В такой-то час! Но все равно, взгляни-ка, что у меня есть. Тебе нравится?

Паркер взял протянутую ему прозрачную папку.

Кончики пальцев мужчины пожелтели от излюбленных им сигарет. Но при этом Паркер помнил, что курить хозяин всегда выходил наружу, чтобы не навредить своей работе. Как и у всякого гения, пороки Джереми уступали дорогу его дарованию.

Паркер поднял папку и стал рассматривать ее на свету. Потом взял лупу и изучил лежавший внутри документ. Спустя какое-то время сказал:

— Что ж, очертания букв… очень недурны.

— Недурны — не то слово, Паркер!

— Хорошо. Должен отдать тебе должное. Первое прикосновение пера и завершающие штрихи выполнены великолепно. Размер полей выдержан точно. Надеюсь, ее фактура соответствует эпохе?

— А ты сомневаешься?

— Но я вижу, тебе пришлось состарить чернила перекисью водорода. Это слишком легко установить.

— Возможно, да, а быть может, и нет, — улыбнулся Джереми. — Вдруг я придумал нечто новенькое, а? Но ты-то сейчас зачем здесь, Паркер? Приехал арестовать меня?

— Я больше не при исполнении, Джереми.

— Зато она из федералов, скажешь, нет?

— Да, верно.

Джереми отобрал у него папку.

— Я еще не продал это. И даже не выставлял на продажу, — сказал он, обращаясь к Лукас. — Это просто мое хобби. Каждый человек имеет право на занятие любимым делом, не так ли?

— Что это такое? — спросила Лукас.

— Послание Роберта Ли к одному из своих генералов, — ответил Паркер. — То есть это должно им выглядеть.

— Он подделал его? — Лукас покосилась на Джереми.

— Вот именно.

— Я вам ничего не говорил. На моей стороне Пятая поправка.[8]

— За это можно запросить тысяч пятнадцать, — в задумчивости продолжал Паркер.

— Семнадцать… Но только при условии, что я его продам. А мне это ни к чему. Паркер уже однажды прихватил меня. — Джереми снова обращался к Лукас, подергивая себя за бороду прокуренными пальцами. — Единственный человек в мире, который сумел меня уличить. И знаете, как ему это удалось?

— И как же? — спросила она. Все внимание Паркера было теперь сосредоточено не на превосходной подделке, а на Маргарет Лукас, у которой личность Джереми вызвала, казалось, искренний интерес. Ее злость на себя на какое-то время улетучилась, и Паркер был только рад этому.

— По водяному знаку на листе бумаги, — объяснил Джереми с ухмылкой. — Меня выдал простой водяной знак.

— Несколько лет назад, — продолжил рассказ сам Паркер, — Джереми… Ну, скажем так, приобрел пачку писем Джона Кеннеди.

— К Мэрилин Монро? — спросила Лукас.

Джереми скорчил гримасу.

— О тех письмах даже не упоминайте. Это было просто смехотворно! Работа совершеннейшего любителя. Да и кому они были по-настоящему интересны? Нет, в моем случае это была переписка Кеннеди с Хрущевым. Если верить содержанию писем, Кеннеди был готов к компромиссу по вопросу о Кубе. Какой переворот в истории мог случиться! Он и Хрущев договаривались о разделе острова. Половина становилась советской зоной, вторая — американской.

— Неужели в этом была хоть частичка правды? — спросила Лукас.

Хозяин замолчал, с улыбкой глядя на письмо Роберта Ли.

— Джереми у нас большой фантазер, — ответил Паркер, используя те же выражения, которые пускал в ход, объясняя детям, что такое ложь. — Письма он, разумеется, сфабриковал. И пытался продать за пять тысяч долларов.

— За четыре восемьсот, — поправил Джереми.

— Всего-то? — изумилась Лукас.

— Деньги для него не главное, — пояснил Паркер.

— И вы разоблачили его?

— Моя техника была безупречна. Это ты не можешь не признать, Паркер.

— Да, вполне, — кивнул тот. — Это был шедевр фальсификации. Чернила, наклон почерка, прикосновения и отрывы пера, фразеология, поля… Но вышла лишь одна промашка. Правительственная типография изменила гриф на бланках президента США в августе 1963 года. Джереми удалось раздобыть несколько свежих листов, чтобы использовать для своих подделок. Но письма-то он датировал маем того же года.

— Меня тогда подвел недостаток информации, — с грустью произнес Джереми. — И что, Паркер, ты опять пришел ко мне с наручниками? Что я натворил в этот раз?

— Мне почему-то кажется, что ты уже это понял, Джереми. Прекрасно понял.

Паркер придвинул один из стульев Лукас, второй взял для себя, и они оба сели.

— О Господи, снова влип! — простонал Джереми.

— Похоже на то, — сказал Паркер.

Наконец пошел снег.

Огромные хлопья мягко планировали на землю, покрыв ее уже пятисантиметровым слоем, но нисколько не нарушая полного покоя ночи.

Эдвард Филдинг с тяжелым шелковым мешком за плечом и пистолетом с глушителем в правой руке осторожно пробирался через небольшую рощу и ряды кустов в Бетесде, штат Мэриленд. По пути от здания ФБР он использовал «подменные колеса» — то есть дважды менял приготовленные заранее машины, как делают все профессионалы, чтобы сбить со следа возможных преследователей. При этом он держался только крупных автомагистралей, ни на километр не превышая ограничения скорости. Теперь он припарковался по другую сторону рощи и решил подойти к дому пешком. Денежный груз сильно замедлял его движение, но он ни за что не оставил бы мешок в машине, пусть даже в этом богатом и совершенно безопасном квартале, расположенном, в сущности, совсем рядом с Вашингтоном.

Поднявшись по небольшому склону со стороны, он остановился у ограды, отделявшей участок при снятом им доме от соседнего.

Оглядел улицу и убедился, что знает каждый из стоявших вдоль нее автомобилей.

Внутри самого дома не было заметно ни шевеления, ни промелька посторонней тени.

В домах, стоявших через дорогу, свет не горел ни в одном, кроме особняка Харкинсов. Но и в этом не было ничего необычного. Филдинг давно заметил, что эта семья почти никогда не ложилась спать раньше трех часов утра.

Он сбросил мешок с плеча и прислонил к дереву, росшему на соседском участке. Потом потянулся, разминая мышцы и наслаждаясь временной свободой от тяжкой ноши. Прошелся вдоль ограды, оглядывая землю перед домом, по сторонам от него и на заднем дворе. Ни единого следа при этом не обнаружил ни на газонах, ни на дорожке, что вела с улицы к входу в дом.