«Они что, лечили меня вот этим? Знахарские варева… сушеные жабы и мох с черепа висельника… Бр-р, какой ужас. И ведь еще небось платили лекарю… Интересно, во сколько обошлось Мишелю мое выздоровление? Если он расплачивался своим золотом, надо будет ему вернуть долг… Ох, и свадьбу его я наверняка пропустил… Кстати, где мои денежки?»

В фургоне, куда свалили невеликое имущество мессир фон Райхерта, увесистых кожаных мешочков с золотыми монетами и драгоценными побрякушками разыскать не удалось. Германец переворошил сундуки и мешки, с каждым мгновением испытывая все нарастающую тревогу – ибо залог его будущего благосостояния отсутствовал. Усилием воли приказав себе прекратить панику и начать мыслить логически, Гунтер через пару минут перестал изображать обезумевшего старьевщика и с облегчением рассмеялся.

«Ну конечно, пока я здесь валялся, Мишель ради безопасности забрал мои деньги к себе! Похоже, я еще не отошел после болезни и плохо соображаю. А Барбаросса – сволочь редкостная, наверняка ни разу не осведомился, как поживает герой, спасший его драгоценную шкуру!»

…Походное жилище де Фармера претерпело значительные улучшения. Нормандец прикупил где-то новый шатер, куда больше и роскошнее прежнего, и, к удивлению Гунтера, начал собирать вокруг себя тех, кто в недалеком будущем мог бы стать основой его личного копья, маленькой дружины числом около дюжины человек, состоящей из копейщиков и лучников. У входа в шатер бдела охрана, уставившаяся на потрепанного и отощавшего «друга мессира де Фармера» с крайним подозрением. Гунтера отказывались пропускать внутрь, пока на шум снаружи не выглянул Джентиле, опознавший германца и, кажется, вполне искренне обрадовавшийся его возвращению в мир живых.

Однако изменения произошли не только в обстановке. В шатре и в жизни Мишеля теперь царила леди де Фармер – по-южному яркая и миловидная, однако, на взгляд германца, несколько перестаравшаяся с количеством носимых ею золотых украшений, и весьма острая на язык. Уже к середине ужина Гунтер заподозрил, что его скромная персона категорически не по душе Мариэтте. Ее можно было понять: ободранный нахлебник, бывший оруженосец, а ныне непонятно кто, безземельный рыцарь без господина! – но на душе все равно становилось досадно. Ведь именно он, Гунтер, заставил Мишеля принять участие в Походе, они вместе прошли множество испытаний и разгадали уйму тайн, а теперь какая-то чернокудрая итальяночка преспокойно оттесняет былого друга в тень и Мишель как-то виновато оправдывается перед ней.

Прием был гостеприимным, еда и вино – вкусными, но германцу больше не хотелось здесь находиться. Третий, как известно, всегда лишний. Потому, отужинав, он осторожно перевел разговор на свои сбережения, попросив вернуть их. Мишель недоуменно захлопал белесыми ресницами:

– А я это… Решил, ты их куда-то спрятал или отдал ломбардцам на хранение… Когда ты заболел, я через пару дней подумал – надо бы твое золото прибрать от греха подальше. Пришел к тебе, осмотрел все и ничего не нашел…

– Как это – «не нашел»? – выдохнул германец, ощутив, как вдоль хребта прокатилась пригоршня битого льда, а в брюхе вдруг скрутился тугой комок. – Слушай, ты не шути так…

– Да я вовсе не шучу, – в растерянности откликнулся Мишель. – Зачем бы мне шутить с такими вещами… А ты хорошо посмотрел, везде? Может статься, ты пока валялся в горячке, затолкал их куда-нибудь и забыл об этом?

– Ага, затолкал сундук с мешками так, что теперь не в силах его отыскать… – мессир фон Райхерт тщетно пытался обрести утраченную опору под ногами. – Мишель, скажи честно: ты их взял на сбережение, а теперь решил надо мной слегка поиздеваться, так? Ладно, я понял, я не в обиде, но…

– Да не брал я твоих денег! – насупился нормандец, позволив себе даже пристукнуть кулаком по столу. Присутствовавшая при разговоре леди Мариэтта недовольно поджала яркие губки и что-то вполголоса сказала молодому супругу.

– Получается, меня ограбили? – упавшим голосом подвел итог германец. – Так, что ли?

Ответа не последовало. Мишель смотрел на него с сочувствием, леди Мариэтта – с тщательно скрываемым раздражением и снисходительным презрением: мол, хорош доблестный паладин, даже собственных денег не сумел сберечь! Гунтер потянулся к чаше с вином, отхлебнул, не почувствовав вкуса и смутно представляя, как же ему теперь быть. Еще несколько месяцев назад молодой де Фармер, услышав такое известие, махнул бы рукой и беспечно заявил: «Что за беда, моего золота вполне достанет на двоих, а там, глядишь, еще раздобудем!», но сейчас Мишель промолчал. Только повздыхал, посетовал на воров, у которых нет ничего святого и которые за покражи у воинов Христовых после смерти попадут прямиком в ад.

Самое оно было бы съязвить – мол, хоть это радует – но, во-первых, Мишель, дитя своего времени, просто-напросто не поймет его сарказма, ибо для средневекового нормандца мир загробный реален точно также, как и мир, существующий сейчас вокруг них. А во-вторых, язык не ворочался. Какое-то время Гунтер неподвижно сидел, уронив руки на колени и глядя перед собой. В голове повисла звенящая пустота.

– Я, пожалуй, пойду… – наконец неловко пробормотал он, поднимаясь и умудрившись опрокинуть легкое походное седалище. – Спасибо за все, извините, мои вам наилучшие пожелания…

– Мы… я тебе непременно помогу …если что! – крикнул в спину бывшему оруженосцу сэр Мишель.

14 августа.

Акка, королевство Иерусалимское.

«Год прошел, надо же. Ровно год. С чем тебя и поздравляю. Ваше здоровье… господин Неудачник».

Когда-то здесь стояла то ли сторожевая башня, то ли пост для сбора пошлины для взъезжающих в Акку. Теперь остались только полузанесенные песком руины – и отличный вид на гавань с ее далеко выбежавшими в море укреплениями и город, широко раскинувшийся в плоской полукруглой долине. Городу изрядно досталось: длинная крепостная стена в нескольких местах обрушилась, восточные кварталы полностью выгорели, да и в остальных дома изрядно проредились. Апофеозом войны громоздилась огромная осадная башня на колесах – обгоревшая, переломившаяся на высоте шести-семи ярдов, похожая на великанский гнилой зуб. Башню подожгли отбивавшие очередной натиск франков горожане, ее здоровенные колеса увязли в песке и теперь она высилась, накренившись на левый бок, нелепая и страховидная.

Жизнь в Акке бурлила ключом. Корабли в гавани и на рейде, ряды палаток на окрестных холмах, пестрые знамена – алые, зеленые синие, всех цветов радуги, лошади, люди, пыль столбом, сверкание железа и золота пол ослепительным южным солнцем. Обширный ассортимент королей и правителей, франкских и арабских, и никому, ни единой живой душе из этой блистательной когорты хозяев мира нет дела до неудачливого рыцаря-крестоносца, мессира Гунтера фон Райхерта, уроженца Германии. Непонятно чьего подданного и чьего вассала, явившегося на свет в 1915 году от Рождества Христова, обер-лейтенанта ВВС Германии, коему было предначертано умереть от пулеметной очереди в августе 1940 года, но который почему-то остался в живых.

И уже год болтается в распроклятом Средневековье, никчемный, неудачливый и ровным счетом ничего не добившийся. Наоборот, один за другим упускавший все подбрасываемые жизнью шансы прославиться и выбиться из безвестности, скатываясь все ниже и ниже. Живущий на подачки хорошо устроившегося покровителя, если быть честным перед самим собой. Да и подачки те с каждым разом все скуднее и скуднее, ибо при всей своей рыцарской добродетельности и христианском милосердии Мишель де Фармер не горит желанием содержать унылого дармоеда – здорового, не обделенного разумом и силой, однако не способного позаботиться о себе. Должно быть, женины родственнички озаботились, чтобы делающий успешную карьеру зять не волочил за собой скверное напоминание о шалопайском прошлом. Посему даже почетная миссия – известить Ричарда Львиное Сердце об итогах поездки его посольства в Византию – выпала на долю Мишеля де Фармера. Его бывший спутник никуда не пошел и не удивился, узнав, что при английском дворе о нем даже не вспомнили. Впрочем, пойти куда-либо германец и не смог бы, ибо был мертвецки пьян.