Если Екатерину II можно было называть «тираном», то Павел I тираном был. От него нашей героине не приходилось ждать милостей. «В продолжение 24 часов меня терзали невыносимые страдания; я тряслась всем телом, но знала, что не настало еще мое избавление». Состояние княгини очень похоже на то, которое она пережила в Москве, когда был открыт заговор Хитрово.

«Вскоре все общество было объято постоянной тревогой и ужасом. Не было семьи, не оплакивавшей какой-нибудь жертвы. Муж, отец, дядя видели в своей жене, сыне, наследнике предателя». Описание царствования Павла I — одно из самых сильных мест в мемуарах Дашковой. Оно является литературной иллюстрацией к трактату Монтескье «Дух законов», поясняя понятие «деспотизм». «Ссылки и аресты стали явлениями… обыденными… Назначения на различные места и увольнения с них следовали друг за другом… Под влиянием страха явилась и апатия, чувство, губительное для первой гражданской добродетели — любви к родине… Павел с первых же дней своего восшествия на престол открыто выражал свою ненависть и презрение к матери. Он поспешно уничтожал все, совершенное ею, и лучшие ее постановления были заменены актами необузданного произвола».

В мемуарах царствование Екатерины II как бы замкнуто с двух сторон описаниями деспотических правлений — Петра III и его сына Павла. Но если в первом случае княгиня показывала глупость, опасную для государства в силу высокого положения глупца, то во втором — беспредельное зло. Павел внушал ей ужас: «Когда деспот начинает бить свою жертву, он повторяет свои удары до полного ее уничтожения. Меня ожидает целый ряд гонений… Я надеюсь, что почерпну мужество в сознании своей невинности»{869}.

Обратим внимание: жертва непременно должна быть невинной, чтобы вызывать сочувствие. Мыслители XVIII века, и среди них Дашкова, были очень далеки от современного представления о том, что тиран и жертва — суть разные стороны одного явления. Эти ипостаси легко меняются местами внутри одной личности. Павел в течение долгих лет царствования матери ощущал себя жертвой, считая одной из своих мучительниц Дашкову, соучастницу переворота. Всю жизнь подчеркивая выдающийся вклад в события 1762 года, та как бы прокладывала дорогу к голгофе.

Первое, что сделал новый император, — запретил княгине оставаться в Москве. Затем в Троицкое приехал ночной курьер, требовавший немедленно отбыть в ссылку, в дальнее имение сына под Новгород.

Исследователи много размышляют о причине беспощадности Павла I. Обратим внимание на то, о чем обычно забывают. В первые месяцы царствования император занимался активным поиском бумаг покойной матери. Много домыслов вызвало так называемое завещание Екатерины II в пользу внука Александра{870}. Часть документов за царствование Петра III и за начало царствования Екатерины II (например, фрагменты из камер-фурьерских журналов и подлинники первых актов) была уничтожена по приказу монарха.

Позднее княгиня демонстрировала сестрам Уилмот письма августейшей подруги. Все ли они остались у нее? Или частью пришлось пожертвовать? Громадные лакуны в переписке говорят в пользу последнего предположения. Могли иметься и предварительные материалы для «Записок». Ведь еще при жизни Потемкина Дашкова, по словам Джона Паркинсона, угрожала ему: «Я уеду в Англию: там я опубликую письма императрицы ко мне… потом я опубликую воспоминания о моей жизни»{871}.

Есть основания считать, что Дашкова делала кое-какие наброски для будущих мемуаров{872}. Кроме того, она вела дневник{873}, фрагменты которого, касавшиеся переворота, могли заинтересовать Павла I. В декабре 1796 года княгиню в Троицком посетил Платон Зубов. Их отношения оставляли желать лучшего. Трудно представить, что бывший фаворит сделал крюк и заехал к Екатерине Романовне ради печальных воспоминаний о почившей монархине.

Чтобы подольститься, Зубов рассказал Дашковой, какие гадости делал его предшественник Дмитриев-Мамонов. Сведения об этом остались в мемуарах, но без ссылки на источник. «Я узнала, что некоторые фавориты покойной императрицы задавались целью вывести меня из терпения, с тем чтобы я, поддавшись живости своего характера, сделала бы сцену, которая открыто поссорила бы меня с императрицей. Граф Мамонов, который был умнее своих предшественников… исподтишка много вредил мне и моему сыну»{874}. Эти рассуждения возникают посередине страницы, без всякой видимой связи с описанием тиранств Павла I. Кажется, княгиня давно отговорила о «случайных вельможах» и вдруг вернулась на круги своя, причем сделала это в крайне неподходящий, внутренне напряженный момент повествования, среди цельного по ощущениям текста. Значит, связь была. Но исчезла.

Зачем вообще приехал Зубов? По слухам, в день кончины Екатерины II фаворит передал новому императору бумаги, тайно хранившиеся в кабинете монархини{875}. Следует полагать, что у нашей героини Платон Александрович появился не по собственному желанию, а по приказу Павла I. Пожилая больная женщина должна была уже достаточно испугаться, чтобы теперь, в надежде на прощение, выполнить волю монарха.

После визита Зубов написал племяннику Дашковой Д.П. Татищеву о ее тяжелом состоянии. Сохранился ответ: «Я всегда надеялся, что ее философия поможет ей выстоять перед лицом несчастья, но этого не произошло… При расстроенном здоровье человек теряет свою энергию к сопротивлению»{876}.

Княгиня действительно была плоха. «Рвота, спазмы, бессонницы так ослабили мой организм, что я только изредка могла вставать с постели и то на короткое время… не имея даже возможности много читать вследствие судорожных болей в затылке». У нашей героини было высокое давление. Ее мог постичь удар. Прежде Дашкова часто ездила в Москву ставить пиявки. Теперь такие визиты были запрещены.

Недобрую услугу нашей героине оказывал уже укоренившийся миф. Многие, как Бутурлин, были уверены, что она мужественно вынесет испытания. А.Т. Болотов писал: «Говорили, что к сей бойкой и прославившейся разумом госпоже… приехал сам главный начальник московский и по повелению государя объявил… чтобы она через 24 часа из Москвы выехала, и что, сим нимало не смутясь, она сказала: Я выеду не в 24 часа, а через 24 минуты»{877}.

Но на самом деле княгиня вела себя очень смирно. Испросила разрешения уехать через три дня, чтобы успеть собраться. Благодарила за снятие с должности директора Академии наук как за освобождение «от непосильного бремени». Через А.Б. Куракина и Н.В. Репнина уверяла Павла I в ее «всегдашней преданности». Сохранилось письмо брату Александру с дороги в ссылку: «За мной нет никакой вины в отношении его величества, если бы граф Панин был жив, то он бы подтвердил, что мы сотрудничали с ним в полном согласии»{878}. Дашкова пыталась передать, что во время переворота желала регентства. «Я никогда не имела в виду… незаконного возвышения моей семьи. Если бы император захотел вдуматься в это, возможно, он не обращался бы со мной так сурово»{879}.