Каждый день у нас происходит что-то новое: охоты, катания на лодках, конкурсы, турниры и танцы. Ричард вызывает ко двору лучших музыкантов и драматургов, приходят поэты и слагают песни, а в часовнях слышится духовная музыка и хоралы. Каждый день для двора устраиваются новые развлечения, и каждый день Ричард дарит мне новый подарок: драгоценную брошь из перламутра, или пару надушенных кожаных перчаток, или три верховых лошади, которых мы потом отправим на север для детей, или редчайшее из лакомств – бочонок засахаренных апельсинов из Испании. Он осыпает меня подарками, а когда наступает ночь, он приходит в мои апартаменты, чтобы уснуть рядом со мной, обнимая меня так, словно только это прикосновение помогает ему поверить, что действительно сделал меня королевой.

Иногда ночью я просыпаюсь и смотрю на шпалеру, висящую над кроватью: на ней изображены боги и богини, триумфально парящие на облаках. Я думаю о том, что тоже должна чувствовать нечто подобное, упоение собственной победой. Я там, куда хотел поставить меня отец, я первая леди королевства, которой больше никогда не придется бояться наступить на край чьего-либо платья: теперь все идут только следом за мной. Но даже когда я улыбаюсь этой своей мысли, сердце мое неизменно обращено к моему сыну, живущему сейчас в холодных горных долинах Йоркшира, к его хрупкой фигурке и бледной прозрачной коже. Я думаю о ведьме, которая живет в святилище и после этого Рождества будет праздновать свое освобождение. Тогда я обнимаю Ричарда, пока он спит, и осторожно ощупываю его правую руку, чтобы понять, действительно ли она сохнет, как ему кажется, и не могу понять, так это или нет. Кто такая Елизавета Вудвилл? Побежденная вдова, достойная моей жалости? Или злейший враг моей семьи?

Замок Гринвич, Лондон

Март, 1484 год

В Лондон весна приходит рано, на несколько недель раньше, чем в наш северный дом, и когда я просыпаюсь по утрам, до меня доносится петушиный крик и мычание коров, которых выгоняют на луга, раскинувшиеся вдоль реки. Весной возвращается парламент, и вскоре они принимают вердикт, который признает, что Эдуард был женат до того, как сочетался церемонией с Елизаветой Вудвилл, следовательно, их детей решено считать бастардами. Это постановление было признано законом, значит, оно стало реальностью. Елизавета Вудвилл снова стала Елизаветой Вудвилл, или же она может называть себя по своему первому мужу, единственному мужу перед Богом и законом, леди Елизаветой Грей, и ее девочки тоже могут взять себе эту фамилию. Ричард приносит этот вердикт ведьме, которую тут же передают заботам сэра Джона Несфилда, а затем вместе с двумя ее младшими дочерями их отправляют в его красивый деревенский домик в Хейтсбери, графство Уилтшир.

Он регулярно отправляет Ричарду доклады, и один из них я видела, где говорилось о том, что королева (подумать только, он называл ее королевой, как будто меня и не существовало, как не существовало и принятого в парламенте вердикта!) каталась на лошадях, танцевала и управляла группой местных музыкантов, ходила в местную церковь, обучала своих девочек, принимала участие в управлении домашней фермой, внося изменения в сыроварню и меняя положение ульев, давала советы относительно устройства сада и ухода за ним, где он выращивал ее любимые цветы. Он был взволнован и счастлив, а она казалась вполне счастливой, снова став частью деревенской жизни. Ее девочки резвились на свободе: сэр Джон дал им пони, и они ездили верхом по всему Уилтширу. Тон письма сэра Джона был мягким и снисходительным, словно бы он не возражал против того, чтобы весь его дом был перевернут вверх дном усилиями красивой женщины и двух весьма энергичных девочек. Самое главное, он говорит, что она ежедневно ходит к службе и не получает никаких тайных сообщений. Мне бы надо радоваться тому, что она ничего не замышляет и не читает заклятий, но я не могу избавиться от мысли, что мне было бы легче, если бы она все еще сидела в святилище, или была заперта в Тауэре, как ее сыновья, или вообще исчезла, как ее мальчики. Я нисколько не сомневаюсь в том, что, если бы она умерла вместе со своим мужем или исчезла вместе со своими сыновьями, Англия была бы спокойна.

Три старшие дочери Риверс появляются при дворе с высоко поднятыми головами, словно бы их мать и не была признана в измене против нас. Ричард сказал, что они придут выразить мне свое почтение утром, после утренней службы и завтрака, и я очень тщательно готовлюсь к их визиту, выбирая место в красивых комнатах дворца Гринвич так, чтобы стоять спиной к широким окнам, откуда лился яркий свет. На мне надето ярко-красное платье и эннен из кружева цвета темного рубина. Меня окружают фрейлины, и лица, с которыми они оборачиваются навстречу медленно открывающимся дверям, нельзя назвать дружелюбными. Никакая женщина не захочет присутствия рядом с собой красивых юных девушек, боясь невыигрышного для нее сравнения. А эти девушки Риверс явно искали мужей, как и все женщины этого рода. К тому же одна половина двора преклоняла колени перед этими девушками, а другая целовала их кулачки и клялась в том, что эти девочки – самые милые маленькие принцессы на свете. Теперь они стали девочками в услужении новой королевы, и им никогда не доведется надеть короны. Всех присутствующих интересует вопрос, понимают ли они, что из роскоши попали в нищету, и все втайне надеются, что они забудутся и поставят себя в неловкое положение. Двор жесток, как и все королевские дворы, и ни у кого в этой комнате нет причин любить дочерей Елизаветы Вудвилл, которая так долго царила над всеми нами.

Дверь открывается, и все трое входят в комнату. Я тут же понимаю, почему Ричард простил их мать и призвал девочек ко двору: ради любви к своему брату. Старшая, Елизавета, которой теперь было восемнадцать лет, была идеальным сочетанием тонкой материнской красоты и обаяния своего отца. Я бы везде признала в ней дочь ее отца. Она была легка и грациозна и улыбалась всем в комнате, словно приветствуя друзей. Она была высокой, как ее отец, и изящной, словно молодой побег дуба, возле которого наложили заклятье на ее отца. В ней угадываются и другие черты отца: волосы матери были такими светлыми, что даже казались серебристыми, но у этой Елизаветы кудри были более темного цвета, как у отца, золото с бронзой. Один локон выбился из-под эннена и, свиваясь в колечко, спускался на плечо. Я представляю, что, когда она снимает эннен, ее волосы падают на плечи каскадом медово-золотых кудрей.

На ней зеленое платье, словно она, как воплощение весны, входит в этот королевский двор уставших от суетного мира взрослых. Это простого покроя платье с длинными рукавами, а на стройных бедрах вместо золотой цепочки красовался зеленый пояс из плетеной кожи. Я понимаю, что у них не было золота, чтобы купить девочкам драгоценностей для выхода в свет. Елизавета Вудвилл могла опустошить казну наполовину, но бунты – дорогое развлечение, и ей пришлось потратить деньги на вооружение солдат, которых она направляла против нас. Ее дочь, принцесса Елизавета, или, как мне следует ее называть, госпожа Елизавета Грей, надела на голову аккуратную шапочку, ничего особенного, ничего похожего на диадемы, которые она привыкла носить как старшая и самая любимая принцесса, дочь во всем потакающих ей родителей и нареченная невеста наследника короля Франции. Следом за ней идут ее сестры. Сесилия тоже красотка, только эта дочь Риверсов темноволоса и темноглаза. Она рассылает вокруг веселые улыбки, спокойная и уверенная, и темно-красное платье, которое сегодня на ней, очень ей к лицу. Следом за ней идет маленькая Анна, самая младшая из троицы, в бледно-голубом платье, которое оттеняет ее светлые, как у старшей сестры, волосы. Она тиха и спокойна и не излучает уверенности, как старшие сестры.