– Кто вы такой, черт побери? – спросила она, стараясь казаться спокойной в этом полумраке. Но оружие напугало ее: рука заметно дрожала.

Я убрал пистолет в кобуру.

– Меня зовут Броуди Уилсон. Я…

– Агент ФБР? Кумали, местная женщина-коп, говорила, что они пришлют кого-то.

– Абсолютно верно.

– Люди из ФБР всегда входят в чужие дома без приглашения?

– Извините, – сказал я. – Мне показалось, что особняк пуст. Нужно было увидеть все своими глазами.

Ее рука перестала дрожать, но испуг еще не прошел, и женщина вытащила сигарету, однако не зажгла ее. Это была электронная сигарета – прибамбас, которым пользуются те, кто пытается бросить курить. Она свисала, зажатая в изящных пальчиках вдовы.

– Разве ФБР расследует несчастные случаи? Кто направил вас в Бодрум?

– Я полагаю, кто-то из адвокатов вашего мужа.

– Это меняет дело. И кто же это был: Фэрфакс, Резник, Портер?

У меня создавалось впечатление: многим в окружении ее мужа не нравилось, что простая продавщица, пусть даже из компании «Прада», сорвала столь крупный куш.

– Я не знаю.

Камерон невесело улыбнулась:

– Если бы даже вы это и знали, то все равно не стали бы мне говорить?

– Да, – честно признался я.

Камерон затянулась электронной сигаретой. У любого другого это выглядело бы смешно.

– Дом показался мне безлюдным. Простите за пистолет, но вы застали меня врасплох.

Женщина не потрудилась мне ответить. Создавалось впечатление, что она меня оценивает.

– Как вы попали на территорию имения? – спросил я, стараясь не демонстрировать слишком явно свой интерес.

– Что вы имеете в виду?

– Я прошел через главные ворота, там не было припарковано никаких машин. Дежурный коп не сказал, что вы дома.

– Наше судно стоит на якоре в бухте. После трагедии я живу по большей части там. Меня довезли на шлюпке до берега, и я поднялась по ступенькам. – Тут, наверное, она увидела тень сомнения у меня на лице, пожала плечами и заявила: – Шлюпка в эллинге. Матрос еще там: можете поговорить с ним, если хотите.

– Ну что вы, в этом нет никакой необходимости. В своем доме вы вправе делать все, что пожелаете. Ведь это вы были на террасе?

Она ответила не сразу:

– Не думала, что за мной кто-то наблюдает.

– Я стоял внизу, на лужайке. Подумал, может быть, это тень промелькнула.

– Ставни дребезжали на ветру, – сказала Камерон.

Я быстро обернулся: мне послышалось, что где-то вдалеке захлопнулась дверь.

– В доме есть еще кто-нибудь?

– Нет. Почему вы спросили?

– Мне показалось, я слышал…

Я прислушался, но не смог ничего уловить. Все было тихо.

– Это старый дом, – объяснила хозяйка. – Если ветер с юга, он задувает в подвал.

Она принялась включать лампы: то ли для того, чтобы отвлечь мое внимание, то ли ей действительно надоела темнота.

В мягком свете я хорошо ее разглядел. Джек Леммон однажды сравнил Мэрилин Монро с молнией в бутылке. Как будто про Камерон было сказано. Гибкая и тонкая, но при этом спортивная, с такой безупречной кожей, что казалось, та отражает свет, Камерон наклоняла голову и так пристально смотрела на собеседника, что у него возникало ощущение, будто он единственный человек в комнате, а может быть, и на всем белом свете.

К тому же вдова Доджа была умна: я знал это точно, потому что читал стенограмму допроса, которому ее подвергли копы в ночь так называемого несчастного случая. Сказали, что ей не позволят вызвать адвоката. Камерон с трудом понимала ломаный английский язык переводчика, но была вежлива и всячески старалась помочь следователям на протяжении тех нескольких часов, пока ее допрашивали. В Турции, если не сумеешь сдержать эмоции, навлечешь на себя многие беды, и не важно, прав ты или нет. Да, эта женщина умна и обладает выдержкой – помни об этом, сказал я себе.

При свете ламп Камерон заметно повеселела и открыла бутылку воды.

– Турецкая полиция сообщила мне, что вы единственная наследница, – сказал я, стараясь, чтобы это прозвучало по возможности нейтрально.

Камерон глотнула воды и вполне резонно поинтересовалась:

– Это формальный допрос, мистер Уилсон?

– Нет, но, если захотите, мы можем сделать его таковым.

Она пожала плечами:

– Здесь нет никакого секрета. Я действительно наследница.

– Подписывали ли вы брачный контракт? – (Камерон молчала, чувствовалось, что ей не хочется отвечать на этот вопрос.) – Если не желаете говорить, наш нью-йоркский офис затребует все необходимые документы. Из того, что вы сказали раньше, я понял, что адвокаты будут рады помочь нам.

– Да, такой договор был заключен.

– Каковы условия в случае развода?

Она сделала еще один глоток.

– В течение первых пяти лет мне бы выплачивалось сорок тысяч долларов в год. В дальнейшем эта сумма росла бы понемногу, пока мне не исполнится пятьдесят. Затем, если пользоваться терминологией адвоката, в связи с истечением срока давности брачный контракт переставал действовать.

– Пять лет по сорок тысяч в год, – сказал я. – Примерно столько же вы зарабатывали в компании «Прада».

– Там я имела неплохие деньги.

– А сколько вы получили теперь, став вдовой?

– Все довольно сложно… Налог на наследство… Не думаю, что смогу назвать точную цифру…

– Сколько? – повторил я.

– Приблизительно один миллиард двести тысяч, – произнесла вдова, отворачиваясь.

Цифра была такой ошеломляющей, что я не сразу смог ее осознать, и она на мгновение словно зависла в воздухе. Затем женщина повернулась ко мне лицом. К моему удивлению, она вся дрожала от переполнявших ее эмоций, глаза пылали гневом.

– Знаете, почему я закрывала ставни на террасе? Сказать, зачем я туда пришла? Там была наша супружеская спальня. Я каждый вечер плыву на шлюпке до берега, поднимаюсь по ступенькам и иду через лужайку в эту комнату. Когда я лежу на постели, то ощущаю его запах, и мне кажется, что стоит повернуться на другой бок и он окажется рядом. Люди могут говорить о деньгах что угодно, но эта пара простыней в арендованном доме – все, что у меня от него осталось. Я любила мужа, мистер Уилсон.

Глаза Камерон увлажнились. Она едва сдерживала слезы, преисполненная в этот момент достоинства и мужества. Трудно было ей не посочувствовать. Если это с ее стороны всего лишь притворство, она могла смело выдвигать свою кандидатуру на пост губернатора штата или даже президента.