Ха-ха-ха!.. Наверное, это смешно. А самое смешное заключается в том, что мои собственные отец и мать всегда мне так и говорили: мол, у тебя дерьмо вместо мозгов — и точка! Когда я подумала о сыночке Джереми, то снова о них вспомнила. Сегодня они стали прадедом и прабабкой — если живы, конечно, в чем я сомневаюсь. Если мама и отец еще живы, то теперь они, конечно, уже совсем старенькие.

За прошедшие годы я не раз спрашивала себя, следят ли они за моей жизнью. В самом деле, было бы забавно, если бы, пойдя, скажем, на почту, они увидели там полицейское объявление о розыске с моей фотографией. Интересно, гордились бы они тем, что я стала знаменитой, пусть даже я — знаменитая преступница, или папа просто покачал бы головой и проворчал: «Дерьмо вместо мозгов — и точка!»? Он всегда так говорил, если я совершала глупость или занималась чем-то, что ему казалось пустой тратой времени.

Я часто думаю, что я бы, наверное, не убежала из дома так рано, если бы они были ко мне чуточку добрее и не унижали меня, что́ бы я ни сделала. Мне и Карл-то понравился только потому, что с ним я чувствовала себя человеком, а вовсе не никчемной неумехой, уродиной и дурой. С ним я казалась себе гораздо умнее и красивее, чем в семье. Мне казалось — Карл меня уважает и ценит.

Конечно, это было давно. Теперь-то Карл знает, что я не так уж умна. Кроме того, мы все время от кого-то скрывались, жили в постоянном напряжении, переезжали из города в город (бывало, мы и двух недель не оставались на одном и том же месте). Из-за этого моя прежняя красота поблекла, ведь я не могла заботиться о себе как следует, и теперь Карл любит меня уже не так сильно.

Боже милостивый, ну откуда что берется?! Ведь я собиралась написать о свадьбе Джереми. Я так на нее и не попала — даже одним глазком не посмотрела на то, как Джереми выходит из церкви с молодой женой. Зато потом Карл принес мне газету со статьей, где все было очень подробно расписано, и я перечитывала ее снова и снова. Судя по этому описанию, свадебный прием был просто роскошным. Совсем как в сказке о принце и принцессе, а может, и еще лучше. Достаточно сказать, что на приеме играл настоящий, живой оркестр и все танцевали. Еще там было ужасно много красивых женщин, но Амелия выглядела лучше всех (в газете была ее фотография).

Правда, я уже тогда знала, что Амелия стала женой Джереми не случайно. У Карла был свой план, в котором ей предстояло сыграть важную роль (именно поэтому он так тщательно подбирал и обдумывал ее кандидатуру). Все равно мне кажется, что Джереми совсем не трудно быть мужем такой прелестной штучки, пусть он ее и не любит. Кроме того, он говорит, что она хорошо о нем заботится.

Порой мне кажется, что Джереми сам не заметил, как немножко влюбился в Амелию. Как-то раз, когда он навещал нас в нашей хижине, они с Карлом даже немного поссорились. Я сама слышала, как он выговаривал нашему сыну, мол, он ведет себя как классический влюбленный дурак, и от него только и слышно: Амелия то, Амелия сё… «Запомни, Джереми, — сказал ему Карл, — ваш брак — это вовсе не союз двух любящих сердец, как ты, наверное, вообразил. Это нечто совсем другое, и ты не должен забывать об этом ни на секунду!»

Думаю, что Джереми все равно забывает. Во всяком случае, он часто говорит об Амелии так, словно действительно ее любит. Например, когда Джереми в последний раз приезжал к нам сюда, он рассказывал о пикнике, который они устроили. Точнее, это Амелия устроила ему пикник в качестве подарка к годовщине их свадьбы. Она сама пожарила цыпленка и уложила в большую корзину для пикника (я видела такие в кино). В самый разгар пикника началась гроза, дождь лил как из ведра, но Джереми сказал — ливень ничего не испортил, потому что они не стали возвращаться домой, а только добежали до своей машины и съели цыпленка там.

Когда Джереми рассказывал эту историю, она звучала довольно смешно, но Карл не смеялся, нет! Напротив, он напомнил Джереми, что его жена — только часть их большого и важного плана и что лучше бы ему относиться к ней соответственно, если он не хочет в решающий момент все испортить.

После этого Джереми перестал смеяться и стал каким-то печальным. Я думаю — жена нравится ему гораздо больше, чем он готов показать отцу. Но у Карла есть… забыла, как это называется? Влияние, вот! Он пользуется таким сильным влиянием на Джереми, что тот готов для него на все, пусть даже к чему-то у него и не лежит сердце.

Хотела бы я знать, как он на самом деле относится к своему ребенку? Не что́ он говорит Карлу или мне, а что́ он чувствует? Сама я даже не знаю, чего бы мне хотелось больше — чтобы он любил своего новорожденного сына или чтобы был к нему безразличен.

Если Джереми любит малыша, ему будет очень трудно довести до конца их с Карлом план и оставить ребенка с Амелией. Я-то знаю, как это бывает… Когда кто-то или что-то разлучает тебя с твоим ребенком, ты чувствуешь себя так, словно у тебя вырвали половину сердца. Именно так я жила много-много лет, но… не знаю. Может, у мужчин все иначе? Надеюсь — хочу надеяться! — что иначе, потому что боль, которую в свое время испытала я, слишком сильна. Такого не пожелаешь и злейшему врагу — что уж говорить о своем собственном сыне?

А теперь у меня новая причина для беспокойства: Авганистан (не знаю точно, как пишется это слово). Джереми скоро отправляется туда, и я вижу — он рад снова вернуться на войну. Он прошел Ирак, но не получил ни единой царапины, хотя я видела по телевизору, как там опасно (эти бешеные арабы бросаются на наших мальчиков так, словно те отняли у них самое дорогое и не хотят отдавать). Слава богу, он вернулся домой целым и невредимым, и я была очень рада. Мне опять придется переживать за него — как он там, мой Джереми? Карл издевается и смеется над моими страхами. Он говорит, что Джереми его плоть и кровь — крутой парень и прирожденный убийца, который не испугается грязных талибов и не даст им себя подстрелить. Но я все равно волнуюсь. А то, что говорит мне Карл, я стараюсь не принимать близко к сердцу. По идее, я должна радоваться, что Джереми умеет о себе позаботиться. Но мне не слишком приятно думать, что мой сын, мой маленький малыш, умеет убивать с такой же легкостью и хладнокровием, что и его отец (правда, справедливости ради надо сказать, что за последние несколько лет Карл никого не убил, ни единого человека!).

Хотела бы я знать, каким вырастет маленький Хантер? Расскажет ли ему кто-нибудь обо мне? Назовет ли ему мое имя? Мне бы так хотелось подержать его на руках, прижать к груди… Неужели я прошу слишком многого? Наверное — да. Я знаю: этого никогда не случится.

Как и большинство людей, Доусон редко колебался, когда обстоятельства вынуждали его солгать. Как и большинство людей, он считал свою ложь вполне невинной — не обманом как таковым, а лишь средством, с помощью которого можно быстро и с наименьшими потерями добиться желаемого и при этом доставить меньше неприятных минут тому, кому эта ложь адресована. Как следствие, лживые слова легко слетали с его губ, почти не отягощая совести.