– Реально жду, – сказал Клим одними губами и снова улыбнулся так, что у Ани по спине пробежала дрожь.

Она, поежившись, кивнула и, чтобы не сказать либо не сделать чего-нибудь лишнего, вцепилась в уголок стула, который не выпускала, пока Клим не ушел, крикнув напоследок:

– Пошустрей давай, люди ждут!

– Да, основное приберу только, – с трудом вытолкнула Аня, не слишком веря, что кто-то ее услышит. Тем более тот, ради кого эти слова придумывались и говорились.

Не чувствовала она чужого присутствия.

Впрочем, она и присутствия спецназа не чувствовала, хотя он тремя немаленькими группами засел в нескольких кабинетах.

В любом случае, следовало завершить начатое.

Аня походила туда-сюда по комнате, собирая в разные пакеты уцелевшую еду, объедки и пластиковую посуду, расставленную по столу, подоконнику и полу. Дважды прогулялась до туалета – на каждом шагу будто продавливая коленками растянутый целлофан. Страх был стылым, мутным и совсем не оглядывающимся на чувство, что Змей не пришел, на готовность спецназа и на сообщения, которыми Аня оба раза, прежде чем покинуть кабинетик, обменялась в выданном ей телефоне.

Никто на нее, конечно, не напал.

Прибрав комнату до состояния где-нибудь тридцатилетней давности, Аня устала мелькать в окне то деловито, то расслабленно. Она села в дальнем углу, подальше от окна и от створа двери, и некоторое время сидела, пытаясь просто смотреть и видеть. Дышать, слышать, ненавидеть. И не зависеть.

И не бояться.

Получалось так себе – пока она не подумала о Климе.

И зависеть, и вертеть, подумала Аня и поежилась, как будто Клим был рядом и опять ей улыбнулся.

Глава пятая

Приближаться к складам Андрей не рискнул. Змей мог знать его в лицо – например, по цифровой фоторамке-будильнику на Наташиной тумбочке. Просто сидеть и ждать был невыносимо, поэтому он поехал подчищать концы: опрашивать тех, кто якобы видел подозреваемого в последние дни или раньше. После публикации фото в канальчике Шевякова таких свидетелей, очевидцев и не-очень-видцев, как и предсказывал Андрей, обнаружилось немерено. Свежее фото в паблик пока не сливали, чтобы не спугнуть Змея – ну и надеясь все-таки закрыть вопрос сегодня, выманив утырка на Маркову. После этого любые сигналы и обращения актуальность, понятно, теряли. Но другого способа занять себя Андрей не нашел.

К тому же, если сегодняшняя операция пройдет вхолостую, потом вхолостую пропадут и предновогодние недели, и все каникулы. Сарасовск, как и вся страна, будет сперва стоять в пробках и толпами бегать по магазинам, а потом изображать вампиров на пенсии: просыпаться к ночи, чтобы измазать рот свекольно-майонезной шубой селедки, выскочить на улицу поорать в такт фейерверкам, вернуться, посмотреть бессмысленный концерт или сериальчик, которые в любой другой день выключаются на первых кадрах, и под утро вырубиться до следующего полдника. В эти дни Змей мог нашинковать половину города, другая половина и не заметила бы, а если вопли жертв стали бы непереносимыми, просто досадливо поморщилась бы и прибавила звук.

Об осмысленных и сколь-нибудь результативных оперативно-разыскных мероприятиях в таких условиях речи тем более не шло. Поэтому Андрей весь день провел в машине, медленно продавливавшейся сквозь пробки, растущие каждую минуту.

Он пообщался с семью звонившими, меньше остальных, судя по записи разговоров, походивших на ебанько. Записи обманули. Четверо оказались ебанько в квадрате, трое – излишне впечатлительными тетушками с подозрением на агнозию.

Чтобы совсем ни о чем не жалеть, Андрей съездил на автостанцию, опросил кассиров и охранников, рискнув показать свежее фото, и убедился в том, что если Змей и встречал Маркову лично, то со всей доступной ему скрытностью. Но даже после этого на часах было 17:40.

Повинуясь давнему невнятному подозрению, Андрей поехал в дачные поселки, расположенные один в двенадцати километрах от города, другой в десяти, но в стороне, дорога к которой последние дни не чистилась. В первом поселке располагалась дача Фурсова, во втором – Дарченко. Ключи от дач во время осмотра квартиры никому на глаза не попались, а Сазонова рассказала, что Змей испытывал к дачам странное влечение и даже как-то уговаривал ее съездить на дачу соседей, пока те в отпуске в Абхазии, – и показал стыренные у них ключи.

Оба поселка были небогаты, занесены снегом и почти пусты: несколько окошек вразброс светилось в первом, парочка – во втором. Машину оба раза пришлось оставить у ворот и брести через сугробы шатким циркулем. Кадастровые карты, которыми запасся Андрей, нещадно врали. Домик Фурсова он даже разглядывать не стал: халупа из вагончика была обжата нетронутыми сугробами, которые последние недели никто не трогал – да и не выжил бы никто в этих стенах без признаков печки или иного отопления. Андрей-то чуть не сдох, пока добирался до машины. Тронулся он лишь после того, как вытряс снег из ботинок и немного посидел, приминая обогреваемое сидение разными частями спины и зада, и всё равно первые километры непростой дороги то и дело обнаруживал, что закоченевшие руки шевелятся так, что машина норовит без экивоков уйти в кювет. Андрей остановился, вышел и какое-то время приседал и махал руками, будто пингвин на энергетиках.

Дом Дарченок был более приличным, а двор подозрительно расчищенным – хотя, может, в права поспешили вступить наследники. Но следов на выпавшем в последние дни снегу не было, в том числе на части крыльца, не прикрытой козырьком, а дым из трубы не шел. Андрей все-таки обошел дом по периметру, карабкался, как паук, чтобы заглянуть в окна, неловко подсвечивая фонариком телефона, а потом опросил обитателей обоих заселенных домов поселка о том, видели ли они кого. Обитатели были как из комедии: пара немедленно всполошившихся толстяков при молчаливой, похоже, очень старой собаке и троице презрительных кошек, и тощий субъект неопределенного возраста с невозмутимым лицом старательно спивающегося поэта. Никто, естественно, ничего не видел.

Андрей добрел до машины, включил печку, злобно проверил все помалкивающие мессенджеры и поехал в город. Дорога до Чуповского тракта, которым начинался Сарасовск, была пустынной, как утром 1 января, дальше начинался автомобильный ад: будто все машины города, все машины области, все машины, тихо ржавевшие во дворах и гаражах, и примерно половина машин, когда-либо доехавших до Сарасовска, одномоментно распространились по транспортной системе города, забив каждый ее квадратный метр и образовав элегантный желейный узор, который чуть сдвигался, если нажать в одном месте, и застывал снова.

За сорок минут Андрей прополз полтора километра и уже перестал дергаться и беситься, впав в тихую безнадежную мрачность, когда телефон, только что тщетно обысканный на предмет новых