Откуда он здесь? Я же ему ничего не сказал, я просто сам догадался, сидя у изголовья умирающего Дар-Пассера. И как только появились врачи, метнулся сюда. Я думал, что придется прорываться с боем, просить поддержки у Хьелля, но дом казался пустым. А потом я увидел мертвых с крыльями цветов дома Акила. На верхней площадке, в коридоре, во всех комнатах. И я понял, что она убивает своих людей, что она мстит всем на свете — клану Акила, который предъявил когда-то на нее право, королеве, предоставившей им это право, всему Аккалабату.

И когда наткнулся на Рейна — он ломал дверь в оружейную комнату, крича, умоляя ее образумиться, и не заметил меня — я понял, что она заперлась здесь. С отцом. И, подлетев снаружи, просто рубанул мечами по стеклам. Рейн не сообразил, дурашка, он просто сам не свой от отчаяния. Он даже не сопротивляется сейчас, когда его уводят гвардейцы — остатки охраны Дар-Аккала. Злейшему врагу не пожелаю таких конвоиров — озлобленных, усталых, потерявших добрую половину товарищей, преданных, атакованных со спины… О чем я думаю?

— Сид, не разжимай пальцы. Кровь останавливается.

Я не разожму, Хьелль. Ни за что. Только ты тоже не разжимай. Кольцо рук, кольцо крыльев, которыми ты меня к себе прижимаешь. Мне очень холодно, Хьелль, очень холодно. И я не могу сейчас разговаривать. Но ты же все понимаешь без слов, правда?

— Сид, я не уйду. Все закончилось. Они там и без меня пока справятся. А кровь остановится. Она у вас королевская.

Да, она у нас королевская. Она остановится. Только что мы с тобой будем делать потом, мой маршал? Когда она остановится… Знаешь?

Сид Дар-Эсиль, лорд-канцлер Аккалабата, двадцать лет назад

Интересно, этому будет когда-то конец? Только успеваешь подумать, что хуже уже не бывает, что тяжелее решения тебе не приходилось принимать в своей жизни, что уже не придется делать ничего отвратительнее, чем эти допросы «с применением исключительных методов», эти подписи под распоряжениями о публичной казни, лишении крыльев или удушении в камере, чем отправка отца, так до сих пор и не открывшего глаз, под покровом ночи в сопровождении верного Тургуна в замок…

И вот уже снова я тяну на себя кованую трехслойную дверь подземелья, только на этот раз приказываю всем — палачу, его подмастерьям, стражникам — выйти. Это моя собственность, и я разберусь с нею сам. Я никому не могу позволить. Я лорд-канцлер Аккалабата, и я могу позволить себе многое. Например, ждать, чтобы ты заговорил первым. Надеюсь, ты можешь еще говорить, несмотря на то, что весь арсенал «исключительных методов» выложен на стол у стены и очевидно требует чистки.

— Сид, я не думал, что они осмелятся.

Ну зачем же так, а? Лучше бы ты соврал. Лучше бы ты сказал, что не знал ничего, что впервые услышал о мятеже позавчера утром, тогда же, когда и я. Наверное, ты так и говорил в самом начале, до «исключительных методов». Я не хочу смотреть протоколы допроса. Я аккуратно собираю их в железный ящик и запираю на ключ.

— Сид, прости меня.

За что, дурашка? За то, что я дрался за тебя, рискуя жизнью, и вытащил? За то, что мой отец, ведомый памятью о человеке, который когда-то его любил, и другим, до сих пор не вполне понятным мне чувством, оставил тебя у нас дома и пытался сделать из тебя человека, которого можно было бы полюбить? За то, что Хьелль учил тебя фехтованию? За что ты просишь прощения? За то, что не донес на родную мать? Что поставил верность клану выше своего собственного чувства? Просить прощения у лорд-канцлера Аккалабата… ты как не здешний, честное слово. Я удавил бы тебя собственными руками за каждое из этих маленьких предательств, но не могу. Потому что, если отец очнется и спросит, где ты, а он обязательно спросит…

— У нас полчаса. На космодроме стоит торговая посудина с Когнаты.

— Я никуда не полечу оттуда, где ты.

— Ты на ноги даже не в силах подняться, а споришь.

Черные космы опускаются еще ниже к залитому кровью полу.

— Я никуда…

— Как миленький. Полетишь туда, куда я скажу — понял? — все льды январского Эль-Зимбера в едва слышном голосе лорд-канцлера Аккалабата.

— Я не полечу.

— Зачитать тебе приговор? — Сид подбирает полы серебристого орада, аккуратно, чтобы не испачкаться, присаживается на корточки. Так и сподручнее, когда руки придерживают орад: меньше искушения потянуться к вывернутому из сустава плечу, дотронуться до испорченных крыльев, в которых вместо перьев — поломанные стержни с клоками грязного пуха.

— Просто скажи, что там.

— Пожизненное. С лишением крыльев.

— Ты же лорд-канцлер… замени на высшую меру. Эшафот или виселица — мне все равно. Не хочу тухнуть в этом гнилом подземелье, — просит Рейн. Головы он по-прежнему не поднимает. Видно, как дрожат локти и расползаются в стороны колени. Каких усилий стоит ему поддерживать хотя бы эту унизительную позу, можно только догадываться.

— Не могу, Рейн. Вашу семью судит лично Ее Величество.

— А твой отец?

— Не смей говорить о моем отце.

— Я только хотел…

— Раньше надо было… хотеть, — Сиду горько от того, что сейчас он лицемерит. Если бы Рейн «захотел раньше», он удушил бы его собственными руками.

— Как их?.. — Рейн пытается повести крылом и сдавленно охает.

— Выламывают. Но тебе я отрублю. Прямо сейчас. Остановлю кровь. Упакую тебя, прости за выражение, и транспортирую на космодром. Погружу к когнатянам в корабль. Денег и все необходимое на первых порах дам. Они летят на Кризетос. Там никто не обратит внимания на выздоравливающего после тяжелых ранений солдата. Дальше уже сам. Возвращаться не думай.

Сид инстинктивно вытягивает руку: ноги еще Рейна держат, но мускулы рук уже не справляются.

— Осторожнее! Лоб разобьешь! — фраза нелепая в данной ситуации. Лишнюю шишку на лбу весь покрытый кровоподтеками и ссадинами Рейн даже не заметит.

— Не держи меня! Я сам.

— Хорошо, — примирительно отвечает Сид. — Сам. Сам.

Уже убирая ладонь, он чувствует, что на нее капает что-то теплое. Но не кровь.

— Сид, я не хочу улетать.

— Повторяю последний раз: у тебя не спрашивают. Тебя наказывают по заслугам, грузят в корабль и отправляют в пожизненное изгнание. Крылья я отрублю аккуратно и под корень. Никто не будет знать, что ты с Аккалабата. Когнатянам заплачено столько, что они забудут о тебе ровно в тот момент, когда ты сойдешь с корабля. Окрепнешь и наймешься куда-нибудь охранником. Или в десант. Или наемным убийцей.

— Вроде тебя? — хрипло огрызается Рейн.

— Ага, — соглашается Сид. — Наемный убийца на службе у королевы. Надежный и верный. Это не худший путь, Рейн. Когда-нибудь ты поймешь.

— Я никуда не…

Искусство дипломатии состоит в том, чтобы, если не действуют твои собственные методы, плавно переходить на чужие. Любимое средство убеждения у Хьелля Дар-Халема — кулаком в челюсть. Сид знает, что он бьет слабее, но и этого Рейну хватит, чтобы проваляться в отключке, пока он будет реализовывать объявленную программу. Действие первое. Лорд-канцлер Аккалабата вытаскивает из ножен изогнутые мечи.