– Ты врешь, – сказал Моти, поднимаясь со стула. – Ты все придумал, от начала, до самого конца. Стареющий пень, размечтавшийся о чужой весне. Наверное, ты давно не подходил к зеркалу.

– Да, – сказал я. – Конечно, я все вру. Врал и продолжаю врать. В этом и состоит мое писательское призвание.

– Но где же яичница? – громогласно возопил Моти и двинулся на кухню.

Дядя Сэм мыл посуду.

– Я звал вас раз пятнадцать, – сказал он, – да вы так увлеклись беседой, что ничего не замечали. Пришлось поднимать с коек ребят.

– Бедолаги! – Моти вернулся в наш угол и с размаху плюхнулся на стул. – А счастье было так близко, так доступно.

– Глядите, кто пожаловал, – часовой, неслышно сидевший до той поры в углу площадки, подскочил и трусцой побежал к входной двери. Мы перегнулись через парапет. Внизу стоял джип командира роты. Обычно в это время он не приезжал, значит, что-то случилось. Раздался скрежет и лязг отодвигаемой колючей проволоки, которой на ночам щедро окутывали лестничную клетку перед нашей дверью, и на площадке пентхауза возник сам командир.

– Отдыхаете, значит, – спросил он, уставясь на Мотину майку и трусы. – А ну, ты и ты, – он ткнул пальцем в мою сторону, – через пять минут стоять передо мной в полной боевой выкладке. Повторяю, в полной!

Он поднес часы к глазам и добавил:

– Время пошло.

Сказать, что мы оторопели, значит, ничего не сказать. В каждом деле есть неписаные правила, годами сложившиеся традиции, воспринимаемые всеми как объективная, не подлежащая изменениям реальность. Подобного рода фокусы с облачением в полную выкладку практикуются только на курсе молодого бойца. Применяют их также в частях регулярной службы, но никто и никогда не гонял подобным образом немолодых резервистов, к тому же после целого дня, проведенного на крыше. Мы оторопело посмотрели на командира, однако он только постучал ногтем по стеклу часов и бросил:

– Тридцать секунд уже прошли.

Мы бросились в комнатку. Полная выкладка– это значит автоматическая винтовка М16, два магазина с патронами, фляжка, до верху заполненная водой, противогаз, каска, бронежилет, не говоря про брюки, рубашку, толстые носки и ботинки со шнуровкой. Все амуниция была свалена возле кроватей и развешена на спинках стульев. Напялить ее на себя за пять минут казалось невозможным.

Мы уложились в десять. Командир роты, укоризненно покачивая головой, обошел нас раза четыре. Весь наличный состав подразделения столпился на крыше пентахауза и с нескрываемым любопытством наблюдал за ходом действия. Скучна караульная служба, а тут такой неожиданный подарок со стороны начальства!

Остановившись перед нами, командир с минуту раскачивался на носках, выдерживая паузу, достойную лучших традиций шекспировских трагедий. Затем он вытянул правую руку и, направив указующий перст в сторону ботинок, грозно вопросил:

– А где резинки?

На крыше воцарилась абсолютная тишина. По правилам, чтобы концы брючин свободно не болтались, их прихватывают специальными резинками. Сей аксессуар воинской амуниции служит, в основном, для курощения новобранцев, а также для придания бравого вида личному составу во время смотров и парадов. О резинках в боевых войсках, непосредственно соприкасающихся с противником или несущими, как мы, караульную службу, никто никогда не вспоминал. Если командир завел речь о резинках, то значит, что он настроен весьма агрессивно и только ищет повод для наказания.

– Вытащить фляги, – прозвучало следующее указание.

Мы достали фляги. Понятное дело, что за считанные минуты, отведенные на сборы, нацедить из вялотекущей – последний этаж! – струйки целую фляжку попросту невозможно. Командиру сей факт был известен не хуже нашего, но он с плохо скрываемым злорадством заставил нас открутить крышки и, перевернув фляжки донышком вверх, продемонстрировать зрителям редкие капли, оставшиеся в них после дневного дежурства. Сразу после этого ротный разразился набором непереводимых идиом на армейском израильском сленге, самые нежные из которых можно было бы условно обозначить как «аника воин» и «драные портки».

– Вот вы, – он сделал неопределенно пренебрежительный жест в сторону наших, покрытых касками, голов. – Кипы на головах носите, то есть считаете себя религиозными. Ну-ка, объясните, почему во время пасхального седера, упоминая о казнях египетских, отливают вино из чаши?

Моти открыл, было, рот, но ротный, не дав ему возможности ответить, погнал дальше. Вопрос был явно риторическим и в наших ответах командир не нуждался.

– А потому, солдатики вы мои бравые, что не может быть полной чаша радости, когда погибает столько людей. Пусть даже врагов, пусть на войне. А вы, что вы устроили сегодня?

Мы с Моти переглянулись. Понятно….. Арабка нажаловалась.

– Вы решили, что тут Чечня? Зарубите на своих носах, ваша имперская русская ментальность тут не работает. Спрячьте ее подальше, иначе я засажу вас на пару месяцев в тюрьму, подумать о времени и месте. Мы не воюем с мирным населением, пусть оно и враждебно. И не врываемся в чужие дома, и не пугаем детей. Если такое нужно сделать, то решение будет приниматься не на уровне рядовых солдат, и даже не на моем. Понятно? А рядовые солдаты, за проявленную самостоятельность и хамство с завтрашнего дня переводятся на более тяжелую работу. И благодарите Б-га, – тут ротный ткнул рукой в сторону усыпальницы патриархов, – что эта дура не догадалась представить разбитую посуду и порванное белье в качестве доказательства вашей деятельности. Иначе бы сидеть вам сейчас в кутузке и писать подробные отчеты о случившимся. Рембо недоделанные…..

Он еще раз презрительно оглядел нас и ушел. Мы поплелись раздеваться и объяснять соседям, о каком таком инциденте идет речь. Разговоры не стихали до полуночи и прекратились, когда дядя Сэм принялся оглушительно храпеть. Беседовать под аккомпанемент его рулад и присвистов было невозможным.

Утром я проснулся с ощущением надвигающихся неприятностей. Что именно имел в виду ротный, обещая более тяжелую работу никто не знал, но его возможности в отягчении условий службы были практически неограниченными. Мы быстро позавтракали, собрали амуницию и спустились вниз, дожидаться «нун-нуна». Он прибыл вовремя, однако не успели мы с Моти усесться на привычные места, как водитель объявил, что нас двоих он должен отвезти не на старую точку, а к рынку и передать в распоряжение зам. командира роты.

Мы с Моти многозначительно переглянулись. Видимо, нам предстояло патрулировать на рынке, то есть не сидеть на крыше, пусть в утлой, но все-таки тени, а целый день разгуливать между прилавками. Патруль состоял из четырех человек с рацией, а бронежилеты и каски для них были вовсе не пустой предосторожностью. На рынке запросто могли ударить ножом в спину, или запустить исподтишка тяжелой каменюкой по голове. Патрулю разрешалось держать рожок с патронами вставленным внутрь винтовки, что категорически возбранялось всем прочим караульным. Случаи, когда приходилось мгновенно открывать огонь по террористам, были весьма редки, но случались, увы, случались. Поэтому патрулирование, помимо тяжелой работы под солнцем в пропитанной потом форме, представляло собой реальную угрозу для жизни. В патруль обычно снаряжали самих ловких и умелых резервистов, недавно закончивших срочную службу и еще не успевших растерять сноровку. Мы с Мотей к таким не относились, поэтому предполагаемое назначение выглядело злобной местью со стороны ротного.