Проснулся поздно. Долго молился, рассматривая, точно впервые увиденные, слова, ощупывая глазами каждую фразу. Не спеша позавтракал. Лепешка муки грубого помола, тунец из консервной банки, хумус, помидор. Захватив кружку с чаем, я вернулся на стул перед домиком.

Прохладный ветерок полоскался между коленями. Упругое давление воздуха холодило лицо. Облака – лоскутки с распушенными краями, висели почти над головой, казалось, к ним можно прикоснуться рукой, стоит лишь забраться на крышу. К полудню облака отдалились, превращаясь в длинные мережки, протянутые над плато. Ветер, гуляющий в высоте, принялся расплетать мережки на отдельные нити. Нити расплывались в широкие полосы, через которые сквозила синева. Полосы понемногу свивались в кольца, соединясь, переплетаясь, друг с другом и часам к трем над Голанами повисла пелена кисейной толщины. Вдоль горизонта – ровной линии с нечастой гребенкой верхушек деревьев, – на два пальца установилась полоса зыбчатой белизны. В полосу углами, подобно наконечникам стрел, вонзался голубой цвет. Полоса не сдавалась, обволакивая наконечники, и постепенно ее ровное молочное сияние наполнилось голубыми прожилками.

К вечеру пелена, висевшая высоко в небе, приблизилась к земле, загустела, распадаясь на плотные клубки, сквозь которые невозможно было рассмотреть звезды. Ветерок разодрал клубки на лоскуточки с распушенными краями, и они повисли почти над головой, так, что казалось, к ним можно прикоснуться рукой, стоит лишь забраться на крышу домика.

Пришла Ксения и пригласила на ужин. Я давно не ем у незнакомых людей, но чтоб не обидеть, принял приглашение.

– Пару калабасов матэ выпью с удовольствием, но остальные блюда увы – диета!

– Вам нравится матэ?

– Да, нравится. Вчера я попробовал его впервые в жизни.

Она вся вспыхнула, будто в моих словах скрывались комплимент или дерзость.

– Я так рада, что вам понравилось. Очень, очень рада!

Мы пошли к дому. Солнце зашло, но в сумерках еще оставалось достаточно света, хотя детали, вроде морщин на шершавых стволах елей, уже невозможно было рассмотреть.

– Хотите немного погулять по саду? Я вас познакомлю с деревьями?

– С удовольствием. Но сначала объясни, как тебе удалось так сохранить русский язык. Во сколько лет ты приехала в Израиль?

– Я тут родилась. В цфатской больнице. А выросла в этом доме, в этом саду.

Я изумленно покачал головой. Ксюша говорила без малейшего акцента, не растягивая напевно гласные, как это делают те, кто много лет разговаривает на иврите. Она тихонько рассмеялась.

– Все удивляются, но ничего странного тут нет. Мы живем на отшибе, дома я общаюсь только с родителями, и только по-русски. Библиотека у нас тоже вся русская, и я сначала научилась читать по-русски, а уже потом на иврите. Я вообще люблю языки, и они меня любят.

– Сколько же языков ты знаешь?

Ксюша задумалась.

– Русский, иврит, английский, немного французский, немного итальянский, чуть-чуть испанский. На немецком могу читать, но почти ничего не понимаю.

– Да ты просто талант! С такими способностями надо в университет, на иняз.

– Я туда и собираюсь. Вот, учу психометрию. Дурацкая наука, никакой логики. Не то, что языки – в них все понятно и просто, а в этих глупых задачках невозможно разобраться.

Она снова рассмеялась. Смех у нее был мелодичным, как у ее матери, только на октаву выше.

– Познакомьтесь, – Ксюша подвела меня к тополю. – Это Валентино. Правда, похож?

– На кого?

– На итальянца. Видите, какой он смуглый, точеный и гибкий. И кокетливый, всегда голову клонит и шуршит, шуршит листьями, точно зазывает.

– И вправду похож.

– А вот это, – Ксюша подвела меня к приземистой оливе, – Дарья. Мы уже лет десять как не покупаем оливковое масло, собираем Дарьюшкины маслины и выжимаем сами.

Потом меня познакомили с кряжистым вязом Хаимом, высоченной пальмой Диклой, черным от сырости дубом Львом Николаевичем, сиренью Анастасией, крыжовником Джоном, и еще с десятком обитателей усадьбы, имена которых я позабыл.

– Когда я была маленькая, – Ксюша подвела меня к цветам, растущим вдоль аллеи, – то постоянно просыпала. Утром школьный автобус гудит у ворот, а я еще в постели. Успевала только почистить зубы, схватить ранец и бегом. На ходу проведешь рукой вдоль цветов, – она погладила ладонью уже закрывшиеся бутоны, – и мазнешь лицо мокрыми от утренней росы пальцами. Прямо на бегу – раз, другой, третий. Так я умывалась несколько лет, пока не подросла и не научилась вставать вовремя.

Я поглядел в серые глаза Ксюши, на ее свежую, гладкую кожу, будто и вправду омытую росой.

– Вы не смейтесь, так и вправду было.

– А почему ты решила, будто я смеюсь?

– У вас взгляд такой….. Изучающий и недоверчивый. И улыбаетесь, словно я сказала что-то смешное.

– Нет-нет, Ксюша. Я вовсе не смеюсь над тобой.

– Честно?

– Честное пионерское.

– Что?

Она не поняла. Счастливый ребенок.

– Честно, – повторил я.

Ксюша робко улыбнулась и подвела меня к большому цветку с мясистым стеблем, покрытым волосками, напоминающими шерсть. Его крупные, розовые лепестки были закрыты, цветок уже спал, чуть наклонив голову.

– А это Мишка-предатель. Когда-то я любила его больше всех остальных.

– Почему Мишка, и почему предатель?

– Его шерстка похожа на шерстку моей любимой игрушки, медвежонка. Поэтому Мишка. А предатель….

Ксюша бросила на меня оценивающий взгляд, словно проверяя, смогу ли я понять. Впрочем, в нем можно было разглядеть и сомнение: стоит ли делиться со мной столь интимным, сокровенным переживанием.

– Каждый день я приходила к Мишке и долго гладила его по стебельку, – сказала Ксюша, видимо решив, что я достоин. – Мне очень нравилась его шерстка, такая мягкая, нежная. Мишке мои поглаживания тоже нравились, он даже немного выгибал стебель, словно подставляясь под мои пальцы.

Потом я возвращалась к себе в комнату и шла спать. Каждый день, час, полтора, а то и два. Мне это казалось нормальным, но мама начала беспокоиться, почему я так долго сплю. Меня стали отправлять в постель в десять вечера, но на дневной сон это ни капельки не повлияло. Тогда папа отвез меня в Кацрин, к врачу. Тот назначил проверки и анализы, я потратила на них много времени, и тоже безрезультатно. Каждый раз, возвращаясь днем к себе в комнату, я ощущала усталость, словно часть моих жизненных сил испарилась, выплеснулась наружу.

Но вот в один из дней я простудилась и несколько дней пролежала в постели. Дневной сон как рукой сняло. Лекарств я не принимала, мама большой поклонник натуральной медицины, поила меня настоями трав и пичкала медом. Удивительно, но вместе со мной заболел и Мишка. Понурился, потерял несколько лепестков. Я видела его через окошко, и очень жалела.