— Среди них может быть мой отец, — прошептал он. — Или брат.

— Мне так жаль их…

Перкар понял, что это не только слова — глаза Хизи были влажными.

— Там, где я была, трудно плакать, — сказала девочка. — Я все чувствую иначе, все кажется мне каким-то бесцветным. Но теперь… — Ее худые плечи начали сотрясаться. — Они ведь умирают. Стрелы вонзаются в тела, мечи оставляют ужасные раны… — Хизи всхлипнула и умолкла, вытирая глаза. — Перкар… — начала она, но в этот момент юноша неуклюже поднялся и обошел костер, чувствуя себя полным идиотом. Он сел рядом с Хизи и привлек ее к себе, ожидая, что сейчас она окаменеет, и боясь этого.

Ничего такого не случилось. Хизи прильнула к Перкару, прижалась головой к его груди и тихо заплакала. Ее слезы оказались заразительны, и соленые капли потекли из глаз юноши. Не думая о том, что делает, Перкар стал укачивать Хизи и гладить ее густые темные волосы.

Когда через некоторое время ему пришлось подняться, чтобы подбросить в костер веток, он сам удивился тому, как неохотно выпустил Хизи. Вернувшись, он снова ощутил смущение и неуверенность: следует ли ему снова обнять ее или нет? Наконец он осторожно потянулся к ней.

— Теперь уже со мной все в порядке, — сказала Хизи, и Перкар смущенно отдернул руку; несколько секунд они сидели в неуютном молчании. — Я имею в виду, — начала Хизи, — что ты не должен меня жалеть.

Перкар фыркнул:

— Ты знаешь меня уже достаточно хорошо, чтобы понимать: я жалею только самого себя.

— Я этому не верю, — возразила Хизи. — Нгангата говорит, что ты переживаешь за весь мир.

— Нгангата самый добрый человек из всех, кого я знаю. Он мне льстит, хотя и не стесняется обычно перечислять мои грехи, особенно себялюбие, как, кстати, и ты.

— Мне очень жаль, — сказала Хизи.

Перкар удивленно взглянул на нее:

— Ты это говоришь сегодня уже третий раз.

— Но мне действительно жаль. Месяцы назад, когда мы охотились в пустыне с менгами, еще до того, как все это началось, мне казалось, что мы с тобой будем друзьями. А потом я вела себя в отношении тебя отвратительно. Да и в отношении всех, особенно Тзэма. Если ты думаешь, будто это ты себялюбив…

Перкар улыбнулся и принялся кидать в огонь веточки, поднимая маленькие вихри искр.

— На самом деле, — сказал он Хизи, — Братец Конь и Нгангата правы насчет нас. Мы с тобой оба считаем, что мир вертится вокруг наших носов. Мы оба думаем, что без нас не взойдет ни солнце, ни Бледная Королева.

— Трудно так не считать, — пробормотала Хизи. — Столько людей сражается и умирает, и ведь даже боги говорят, что все это из-за нас.

— Нет. Не делай ошибки, Хизи: начали все сами боги. Мы с тобой…

— Я не хочу больше об этом говорить, — неожиданно сказала Хизи. — И так я ни о чем другом не думаю — и ты тоже.

Перкар заколебался. Он был уже готов рассказать обо всем, что говорил ему Карак, — о том, что лишь Хизи способна убить Изменчивого… Но можно рассказать ей о словах Карака и потом, завтра. Времени на это еще много — раз уж он решился.

— О чем же тогда ты хочешь поговорить?

— Не знаю. Не знаю! — беспомощно пожаловалась Хизи. — О чем бы мы с тобой разговаривали, если бы были обыкновенными людьми, без бога-меча, без барабана, вызывающего духов, не имеющими предназначения, ничего не знающими ни о какой войне?

— Ни о чем не разговаривали бы. Мы с тобой никогда бы не встретились.

— Я серьезно говорю. О чем бы мы разговаривали? Что бы ты сказал мне, если бы я принадлежала к твоему народу и мы с тобой оказались наедине?

— Я тоже не знаю, — хмыкнул Перкар.

— Ну постарайся! — требовательно сказала Хизи.

— Хорошо, принцесса.

— И не смей так меня называть! Особенно теперь.

Перкар рассеянно протянул руку и снова погладил Хизи по волосам.

— Теперь моя очередь извиняться. — Он внезапно осознал свой жест и отдернул руку, словно обжегшись. Хизи подняла на него глаза, взяла своими тонкими пальцами руку Перкара и притянула к себе.

— Я передумала, — буркнула она. — Мне холодно.

— Ах… — Лицо Перкара горело, но он снова прижал к себе Хизи. Подумав минуту, он вытащил одеяло и накинул его на плечи им обоим. Когда он взял девочку за руку, то, к своему удовольствию, ощутил ответное пожатие.

— Еще раз спасибо тебе за то, что спасла мне жизнь, — пробормотал он.

— Заткнись! Я же тебе говорила! — закричала Хизи, колотя кулачком ему в грудь. — Неужели нельзя сказать хоть что-нибудь, что совсем не было бы важным!

Перкар подумал немного и сказал:

— Я знаю историю о корове с двумя головами.

— Что?

— У нее было по голове с каждого конца. Эту историю мне обычно рассказывала моя мать. Жил-был лис, у которого была корова с двумя головами…

— Расскажи с самого начала, — потребовала Хизи.

— Ну, это такая глупая история…

— Расскажи, я тебе приказываю.

— Твоя воля — закон, прин… госпожа Хизи, — поправился Перкар. — Давным-давно, в те времена, когда люди и звери часто разговаривали друг с другом, кухонные горшки имели собственное мнение обо всем, а заборы то и дело жаловались на скуку, жил на свете лис, у которого не было коров. Вот однажды он и спросил себя: «Как бы мне обзавестись хорошим стадом, раздобыть Пираку…»

— Это длинная история? — перебила Хизи.

— Да.

— Замечательно.

И на некоторое время судьбы мира и их собственное предназначение были забыты, и Хизи смеялась над проделками лиса и его волшебной коровы, пока в конце концов они с Перкаром не уснули, тесно прижавшись друг к другу.

Первой проснулась Хизи; она не сразу поняла, где находится. У нее затекла рука, и что-то теплое прижималось к боку.

Потом она обо всем вспомнила и осторожно вытащила руку из-под Перкара. Он не проснулся, и Хизи стала смотреть на него, пытаясь разобраться в собственных смятенных чувствах.

Было приятно смотреть на спящего Перкара — сон прогнал с его лица все заботы, и юноша выглядел так, как, должно быть, выглядел, когда еще их судьбы не переплелись. Сколько ему лет? Двадцать, не больше.

И каковы его чувства к Хизи? Жалость? Желание защитить?

Хизи не была уверена, но было что-то в том, как он обнял ее, когда она перестала плакать, что-то, не похожее ни на одно из этих чувств. В Перкаре было заметно какое-то отчаянное стремление, и самая странная вещь заключалась в том, что она понимала это стремление, чувствовала нечто сходное. Словно она покрылась каменной корой, словно ее пальцы и лицо одеревенели, утратили способность ощущать. Это было более чем онемением. Сколько времени прошло с тех пор, когда кто-нибудь обнимал ее? Даже Тзэм не прикасался к ней с той ночи, когда они бежали из деревни Братца Коня. Хизи сама не понимала, как не хватает ей теплоты общения с великаном; ей было необходимо коснуться любого человеческого существа…