Ган попытался обдумать увиденное, понять, что происходит с вампиром. Хотя ужасная боль все еще сводила его плечи и бедра, а также, как ни странно, живот, — теперь это уже не была прежняя пытка, и старику даже удавалось подремать, когда отряд переходил на шаг — команда к этому, как и остальные сигналы, подавалась трубой. Значит, и думать он теперь снова был способен.

Гхэ был мертвецом, оживленным Рекой. Его тело проявляло признаки жизни, да и было живым во всем, кроме одного: дух, живший в этом теле, не был духом человека, та жизненная сила, что обычно связывает тело и дух, отсутствовала. Гхэ был ущербен, несовершенен. Впрочем, несовершенен и живой человек — он нуждается в пище и воде, а со временем его жизненная сущность и плоть теряют удерживающие их вместе связи. Чем бы ни был Гхэ, его жизнь имела лишь внешний источник. Поблизости от Реки, которая постоянно пополняла его силы, потеря энергии, нужной для любого его действия, не имела значения. Здесь же источник жизни Гхэ должен находить в другом; к тому же вампиру приходилось кормить не один рот, если Ган правильно понимал его природу. Среди его нахлебников была теперь и богиня потока.

В старых книгах существа, подобные Гхэ, назывались пожирателями жизни; полузабытый древний язык именовал их еще «падающими вперед призраками». Теперь эти слова обрели для Гана смысл: Гхэ подобен человеку, бегущему вниз по склону холма, — его голова движется скорее, чем ноги, и остановиться он не может, потому что сразу упадет. Он может только бежать все быстрее и быстрее и в конце концов упасть с разгону.

И такое существо жаждет Хизи! Его нужно остановить, но Ган никак не мог ничего придумать. Он так устал и так нуждался в настоящем сне…

Старик с надеждой посмотрел на Канжу. Может быть, все же что-то можно сделать. Может быть, удастся уговорить парня помочь ему бежать.

Однако этой ночью Канжу исчез, и Ган никогда его больше не видел.

На следующий день произошло событие, которое на некоторое время отвлекло Гана от всех его страданий и тяжелых предчувствий. Прозвучал сигнал трубы, означавший переход с галопа на рысь, и лошади замедлили бег. Ган почувствовал огорчение — теперь, когда он научился ездить верхом, не напрягая при этом всех сил, галоп нравился ему больше всего (если не считать, конечно, тех редких случаев, когда кони шли шагом): тряска при этом оказывалась наименьшей. Канжу научил Гана, как смягчать толчки при рыси, но для этого нужно было привставать на стременах, а это трудно давалось слабым ногам старика.

Не прошло и нескольких минут, как раздался сигнал перейти с рыси на шаг. Это было необычно: как правило, изменения скорости передвижения разделялись большими интервалами. Скоро, однако, причина стала ясна: на горизонте показались ходячие горы.

Менги называли это чудо «нантук»; Гану название показалось слишком коротким — или слишком длинным, — чтобы должным образом описать зверя. Четыре похожих на колонны ноги поддерживали невероятно массивное тело; с головы свисал похожий на змею отросток, с обеих сторон которого торчали подобные саблям клыки — нет, должно быть, бивни, — воинственно загибающиеся кверху. Мохнатая шерсть была где рыжевато-коричневой, где черной. Десятка полтора великанов виднелось на фоне зарослей кустарника; они паслись в высокой траве. Сначала Ган мог сравнивать их размер лишь с высотой деревьев; потом семеро менгов с пронзительными криками помчались по равнине в сторону чудовищ, и старый ученый смог лучше оценить величину нантука: даже верхом люди едва доставали ему до брюха.

— Что они делают? — озадаченно спросил Ган. Никто из менгов ему не ответил: они не понимали нолийского, а Канжу, который мог бы перевести, теперь не было.

Все еще вопя, воины скакали к насторожившимся животным. Самые крупные нантуки встали кольцом, защищая более мелких и совсем маленьких — размером всего с лошадь, — это, как решил Ган, были детеныши. Всадники выхватили мечи и стали размахивать ими перед великанами; казалось, они стараются приблизиться на достаточное расстояние, чтобы поразить их.

«Разве копья не подошли бы для этой цели лучше?» — подумал Ган, но потом понял: менги не пытаются убить огромных зверей, они просто стараются их коснуться.

Хоть это и казалось безумием, чем дольше Ган наблюдал, тем больше он укреплялся в своем предположении. Ловко уворачиваясь от ударов бивней, воины наклонялись с седел, чтобы шлепнуть нантуков по боку. Остальные менги криками подбадривали товарищей, и весь отряд впервые за несколько дней остановился не ради того, чтобы напоить коней или дать им попастись.

Остановка, однако, была недолгой; семеро всадников повернули к отряду, радостно размахивая оружием. Еще одна группа кочевников собралась было повторить их проделку, но кто-то пролаял резкий приказ, и после недолгих препирательств воины, ворча, заняли свои места. Ган следил за недовольными и поэтому не смотрел в сторону возвращающихся всадников, когда крики варваров вдруг стали громче и в них зазвучала паника.

Ган поспешно обернулся, гадая, что могло произойти. Шестеро кочевников растерянно метались по равнине, седьмого не было видно — по-видимому, его скрыла высокая, по грудь человеку, трава. Его конь на миг с визгом вынырнул из растительности — Ган и представить себе не мог, что лошади способны издавать такие пронзительные вопли, — но тут же вновь скрылся в траве.

Двое из оставшихся не справились со своими конями; один, вороной красавец, взвился на дыбы и начал отчаянно бить копытами. Из травы стремительно выпрыгнул какой-то зверь и, одним безжалостным ударом окровавленной лапы разодрав коню брюхо, кинулся на всадника.

Краем глаза Ган заметил, как кто-то скачет к месту кровавой расправы. Это был Гхэ.

Гхэ почувствовал присутствие хищника в траве еще до того, как тот напал на всадников. Оскалив зубы, вампир хлестнул своего скакуна и поскакал к месту несчастья. Кобыла привыкла к более опытному наезднику, но все же послушалась, и Квен Шен с Шаком, предводителем менгов, хихикнувшим при виде неуклюжих движений Гхэ, остались позади.

Гхэ не заботила участь варваров, которых ожидала смерть: он был просто голоден, а пожирать солдат днем, на глазах у всех, не решался. Уже с полудня он не мог думать ни о чем, кроме насыщения, и находиться рядом с менгами и их конями было так же мучительно, как голодать за пиршественным столом. Какая-то маленькая часть его сознания шептала ему, что неплохо будет заработать уважение этих дикарей. Попытка приблизиться к одному из гигантов нантуков выглядела бы смешной и весьма подозрительной, если бы вдруг при его приближении огромный зверь упал мертвым. В этом случае к тому же нолийские солдаты наверняка догадались бы, что случилось с их исчезнувшими товарищами.

Но Гхэ мог сделать вид, что убивает тварь, притаившуюся в траве.

К тому времени, как он добрался до места схватки, трое менгов и две лошади были уже мертвы или умирали. Гхэ поглотил те крохи жизни, что в них оставались, но это его не насытило. Та богиня, которую он проглотил, давала ему огромную силу, но для того, чтобы держать ее в подчинении, требовалось очень много энергии. С тех пор как Гхэ захватил богиню, он все время был голоден.