Когда мы приехали в Литвянку и разместились на пустой террасе летнего ресторана, мой новый знакомый попросил меня:

— Вы, пожалуйста, заберите у прокурора заявление, давайте миром поладим.

— А, собственно, что случилось той ночью? Почему они ко мне в номер пришли?

— Хотите правду?

— Конечно.

— Номера перепутали. А пока с вами разбирались, человек, которого мы ищем, ушел.

— Прямо как в кино. А кто он?

— Эх, — махнул рукой полковник, — раз уж пьем, закусываем, скажу. Вы, конечно, о том, что в Муроме случилось, слыхали?

— Конечно, — ответил я, хотя толком ничего не знал.

— Так вот, — полковник вынул из кармана фотографию человека, очень похожего на меня, — его мы и разыскивали.

— А что он сделал?

— Один из главных антисоветчиков. Подстрекатель. Ну, во общем, сами понимаете. Сотрудник наш молодой, увидел вас, сличил с фотографией. Так неудобно получилось.

Я, закусив копченым омулем, пообещал, что завтра же порву свое заявление и об истории этой никому рассказывать не стану. На том и порешили.

Я сдержал свое слово, а вот друзья-чекисты…

В коридоре редакции меня встретил наш партийный вождь Боря Лапохин, всегда с неодобрением глядевший на мою беспартийную вольницу, и сказал строго:

— Что у тебя за скандал с чекистами в Иркутске произошел? Мне звонили, интересовались тобой.

— Há тебе телефон заместителя начальника УКГБ, позвони ему.

— Ну, раз так… — Он кивнул мне сановно и двинулся по коридору претворять в жизнь решения партийного съезда.

На следующий день мне домой позвонил полковник из Иркутска и рассказал, что успокоил нашего парторга, который связался с ним и интересовался, что же я учинил в Иркутске.

Бдительность — наше оружие.

История с Муромом весьма заинтересовала меня. Я начал с опроса моих многознающих коллег. Но они только пожимали плечами. Знакомые из КГБ отвечали мне односложно: меньше знаешь — дольше живешь.

Тогда я сам поехал в Муром, благо электрички до Владимира ходили достаточно часто.

Муром — городок небольшой, старый, и дома в нем приземистые: в центре — из добротного кирпича, ближе к окраинам — деревянные, словно вросшие в землю.

Я уезжал из Москвы 10 декабря. В столице было слякотно, таял снег, под ногами хлюпало противное месиво. А через три часа я попал в снежную Россию — в город, заваленный зимним серебром, в сугробы, с заметенными снегом домами.

У чайной были привязаны лошади, запряженные в сани. Мужик в валенках и тулупе нагружал на них какие-то бочки.

Тихий провинциальный городок.

В городской милиции начальник угрозыска как родного встретил корреспондента журнала «Советская милиция», немедленно потащил обедать к себе домой, где и состоялась наша приятная беседа. Причем я не спрашивал ничего о июньских событиях, разговор о них зашел спонтанно, видимо, слишком болезненной была эта тема.

* * *

Двадцать шестого июня 1961 года старший мастер завода имени Орджоникидзе, основного предприятия города, Юрий Костиков, крепко выпив, решил добраться до дома на проезжавшем грузовике. Как известно, пьяный человек всегда храбр, поэтому он прыгнул и уцепился за борт идущей на приличной скорости машины. Его отбросило, он сильно ударился головой и, потеряв сознание, остался лежать на мостовой.

В ту пору мимо проезжал начальник горотдела милиции. Увидев непорядок, он приказал убрать пьяного с дороги. Подъехавшие патрульные сочли Костикова смертельно пьяным, благо от него несло, как из бочки, и по врожденному милицейскому равнодушию посчитали, что кровь на голове — симптом «асфальтовой болезни». Они доставили его в горотдел и бросили в камеру: мол, проспится, тогда и поговорим.

Только утром они поняли, что у задержанного проломлена голова, вызвали «скорую», но было поздно — Костиков скончался. По городу немедленно разлетелся слух, что менты забили насмерть рабочего человека.

Надо сказать, что Муром — город особый. Он находится в так называемой «зоне сотка»: сюда из Москвы высылались проститутки, фарцовщики, тунеядцы. Именно здесь определялось место пребывания тем, кто после отбытия срока не получал столичной прописки. Видимо, поэтому местные и столичные власти держали Муром на низшей категории снабжения продуктами и промышленными товарами.

Коренные жители города работали на заводе и многочисленных мелких фабричонках. Эти люди были не виноваты в том, что когда-то Великий вождь определил их городу и десятку других такую незавидную судьбу.

На подмосковных дачах консультанты ЦК КПСС писали речь главному большевику страны, в которой добросовестно указывали на то, что развитой социализм сделал жизнь советских людей обеспеченной материально и нравственно богатой и что все они, затаив дыхание, ждут команды Никиты Хрущева, чтобы броситься в последний штурм и построить коммунизм «в одной, отдельно взятой стране».

А тем временем в Муроме практически исчезло мясо. Исчезали молочные продукты, начались перебои с детским питанием. Рабочие в городе были недовольны и недовольства своего не скрывали. Партийные инструкторы на собраниях тщетно пытались объяснить рабочим, что трудности с мясом и молоком возникли из-за нескончаемых происков американских империалистов. Но рабочим американцы были до лампочки.

— Где продукты?

— Почему снижают расценки?

Это интересовало их значительно больше появления авианосцев американского шестого флота у берегов Египта. Работяги всю жизнь ждали обещанного рая, как когда-то ждали их отцы и как сегодня ждут их дети и внуки.

Местное Управление КГБ постоянно докладывало в райком КПСС, что рабочие у последней черты и необходимо наладить продснабжение, тем более что город нашпигован уголовным контингентом. Но районным вождям было не до этого: видимо, готовили справку о пришествии коммунизма в город Муром.

Тридцатого июня состоялись похороны Костикова. Городские власти пытались направить траурную процессию в обход горотдела милиции. Но рабочие все-таки прошли там, где наметили. Плыл в голове колонны гроб, а идущие за ним забрасывали камнями окна милиции.

Немедленно возник стихийный митинг. Траурная процессия продолжила свой печальный путь, а огромное количество раздраженных людей остановилось у горотдела. Разбушевавшаяся толпа повалила милицейский «газон», который немедленно стал импровизированной трибуной. Спонтанно возникли ораторы. Говорили о произволе властей, мизерных заработках, нехватке продуктов.

Ни партийная, ни советская власть на митинг не прибыли. А милиция была рядом, под рукой. Вот она и ответила за все.

Толпа ворвалась в здание горотдела, там же размещался и аппарат уполномоченного Владимирского УКГБ. И начался погром.

Ушлые уголовники воспользовались случаем и принялись жечь оперативные дела, избивать милиционеров.