Пять часов продолжалось побоище на фоне непрекращающегося митинга. Были полностью разгромлены горотдел милиции и помещение УКГБ, поломаны и вскрыты сейфы, разрушена КПЗ и освобождены 26 матерых уголовников.

Самое страшное, что исчезло шестьдесят стволов оружия и большое количество боеприпасов. Они потом объявятся в разных концах страны при вооруженных налетах. Спецконтингент, воспользовавшись недовольством рабочих, занялся своим привычным делом.

Ночью в город прибыли подразделения внутренних войск и резерв милиции, которые навели порядок. Сбежавших уголовников, захвативших оружие, чистые бланки паспортов и печати, разыскивали несколько лет. Один оказался похожим на меня.

* * *

Три трусливые мартышки — символ нашей прошлой жизни. Нынче я почему-то не встречаю их в домах моих знакомых: отошла на них мода, как и на других кумиров 60-х.

Я много лет писал о хищении приискового золота, о драгоценных камнях, о крупных бандитских налетах времен социализма. Все эти материалы благополучно исчезали в редакционных столах.

Когда я написал о русско-финско-эстонской банде, наводившей страх в 1972 году на маленькую Эстонию, начальник штаба МВД генерал Крылов сказал:

— Я ваши материалы прочел. Случай не типичный. Кучка подонков…

— Как кучка, Сергей Михайлович? Двадцать стволов!

— Какие там стволы. Зачем пугать людей? Я не завизирую материал. И не расстраивайтесь. У вас хорошо получаются исторические вещи, и мы решили кое-что вам дать из архивов.

Нет ничего печальнее, чем знакомиться с документами из истории своей страны.

В 1958 году в нашей газете я писал репортаж об открытии памятника Феликсу Дзержинскому. В 1991 году я стоял у «Детского мира» и видел, как разъяренная толпа сносила его. Смотрел и почему-то вспоминал свою поездку в Муром.

Нынче по телевидению я слушаю дискуссии о восстановлении памятника на прежнем месте.

Мне думается, что не надо воевать с памятниками. Видимо, нужно было опубликовать один документ, который хранится в секретных архивах.

* * *

Мы живем в стране, в которой не было и нет национальной идеи. Поэтому и появляются у нас недолговечные кумиры и скоротечные идеологические догмы. Мы не знаем всей правды ни о прошлом, ни о настоящем.

Я твердо усвоил только одно: сбылись пророческие слова дяди Миши, жившего в сарае в нашем дворе.

Мы стали жить в стране, где нет законов, а есть только понятия. Поэтому я жалею, что не наколол себе татуировку постулата основного уголовного закона:

«Не верь! Не бойся! Не проси!»

Вместе с рассветом в город врывались автобусы. Они, урча разболтанными моторами, атаковали субботним утром столицу.

Казалось, будто где-то в лесах под Можайском с далекого 41-го отстаивались танки фельдмаршала фон Бока, а потом внезапно пошли на Москву.

Город просыпался от рева моторов. Люди не смотрели в окна, они точно знали, что в выходные дни сотни старых ЛИАЗов и «икарусов» везут в Москву колбасный десант.

Милиция для чистой формальности иногда останавливала эти боевые машины, проверяла путевые листы, в которых была одна стандартная формулировка: «Экскурсия по ленинским местам Москвы». Узнать, как жил и работал Ильич в любимой столице, ехали механизаторы из Калинина, станочники из Владимира, ивановские ткачихи, ремонтники из Рязани… Даже калужские, а то и пензенские любители партийной истории заскакивали в столицу.

Но транспортные средства десантников концентрировались совсем в других местах, весьма далеких от тропинок, по которым ходил вождь мирового пролетариата. Каждую субботу набережную Москвы-реки напротив Театра эстрады забивали десятки автобусов с периферийными номерами. Чуть позже подтягивались еще единиц двадцать транспортных средств, и они выстраивались цепочкой вдоль нашего дома, вблизи дверей «Гастронома».

Почему-то в народе в те годы ходила странная легенда о том, что «Гастроном» в «Доме на набережной» снабжается по-особому. Видимо, давнишнее название нашего жилого массива — «Дом правительства» — создавало у людей некую иллюзию.

Но «Гастроном» наш ничем особенным не отличался от сотен предприятий торговли, раскиданных по Москве, и набор продуктов в нем был стандартный. Колбаса вареная, двух сортов: «отдельная» и «московская», сыр трех сортов и широкий набор всевозможных рыбных консервов.

Что касается колбасы, то в ней с трудом обнаруживалась мясная составляющая. Делали ее из специальной смеси, за разработку которой коллектив авторов в свое время получил весьма престижную в те годы премию Совета министров СССР.

Во время войны иногда по мясным талонам продуктовых карточек можно было получить колбасу. Она была жестковатой, но сочной. Мясо в ней было грубое, но все-таки это было мясо.

Но «десантников» не останавливали ни технологические, ни вкусовые качества колбасы — они брали ее батонами. Из дверей магазинов выходили люди, на вытянутых руках которых, словно дрова, лежали покрытые липким целлофаном упаковки колбасы. У них в Рязани, Калуге, Владимире, Пензе и т. д. и т. д. не было в продаже даже такой гадости.

За утро полностью очищалась магазинная подсобка. Скупалось необыкновенное количество рыбных консервов, масла, сыра, заветренного, залежалого мяса.

Если мне случалось утром попасть в магазин за молоком или хлебом, то в кассу приходилось отстаивать огромную очередь. Стоя в ней, я прислушивался к разговорам, которые вели между собой туляки и владимирцы, и говорили они о том, что в стране, где с каждым днем растет благосостояние трудящихся, этим трудящимся просто нечего есть.

Я слышал рассказы о непропеченном хлебе, о консервах, давно утративших срок годности, о зараженном мясе. И при всем своем московском снобизме не осуждал этих людей, которые целую неделю вкалывали на производстве, а вместо отдыха отправлялись на охоту «по ленинским местам».