И тут пошли самые тяжёлые воспоминания, когда она не могла спасти от гибели своих родных братьев и дорогого её сердцу, незабвенного Артамона Сергеевича Матвеева. Забудешь ли об этом, если душу томит вечный страх за Петрушу! Он её единственный сын и единственная надежда одолеть врагов и стать полноправной правительницей в державе. Не сотворил бы только Петруша какой-либо помехи себе. Занозой в сердце была ей эта Немецкая слобода. Так ведь и дома...

Тут мысли царицы Натальи перенеслись к недавним дням, когда Петруша устроил во дворце переполох. Навёл в Крестовую палату своих дружков-однолеток, приволокли тайком большой чан, наполнили его водой и ну кораблики пускать. Водищей весь паркет залили. Но скоро набежали дворцовые слуги, прогнали из Крестовой палаты ватагу — так они затеяли стрельбу в тронной зале, порохом трон прожгли...

И пошли во дворце разговоры, пересуды да укоризны. Больше всех кипятилась Софья, не смотрела, что Петруша братом ей приходится, честила его так и сяк, вспоминала, что царь Алексей любовно собирал иконы, берёг их, как зеницу ока, а сынок его — царём она Петрушу ни разу не назвала — надругался над иконами, и это в Крестовой, где возносились молитвы Господу и Пречистой.

Большой ропот был и в народе. Говорили, что молодой царь редко бывает в церкви и не чтит веру.

Ей оставалось либо помалкивать, либо поругивать князя Бориса Голицына: пьянствует и давно забыл, что он царёв дядька. Но она видела, что даже ближние боярыни, слушая её речи, опускают глаза.

Одно спасение — женить Петрушу, и разговоры разом уймутся, и сам он уймётся от озорства.

И снова тревожные мысли: да как найти царицу, чтобы не стала вмешиваться в дела? Легко ли будет ей, царице старой, не дать воли царице молодой, не поступиться правами на власть, столь привычную ей?

И Наталья решила посоветоваться с младшим братом, Львом Кирилловичем, разуму которого в домашних делах она привыкла доверять.

Он пришёл тотчас. Сухощавый, смуглый, с угольно-чёрными волосами, падающими на плечи. Он недавно отрастил усики и ныне щеголял ими. На нём ловко сидел модный европейского покроя сюртук из дорогой голландской ткани, застёгнутый на часто посаженные мелкие пуговички. Вид беспечный, глаза с весёлым прищуром.

— Явился по твоему зову, государыня.

— Садись, Лёвушка.

— Ты чем-то озабочена, сестрица?

— Совет твой надобен, Лёвушка. Пришло время женить Петрушу.

В слегка прищуренных глазах Льва Кирилловича мелькнула насмешливая искорка, но сказал он другое:

— Дело доброе. Какого же совета ты ждёшь от меня?

— Ты бываешь в домах знатных людей, бываешь и дружкой на свадьбах. И глаз у тебя приметливый. Вспомни, у кого есть девица на выданье.

— Э-э, да мало ли таких девиц. У тебя есть ближние боярыни. Почто не посоветоваться с ними, — лениво отнекивался Лев Кириллович. — Постой. Да у стольника твоего Сергея Абрамовича племянница есть на выданье. Девка в самом соку, заневестилась и явно жениха поджидает.

Он представил себе Авдотью Лопухину, которую случайно увидел в лопухинском саду, где его угощали мёдом отменного вкуса. Но мимолётное впечатление об Авдотье, хозяйской дочери, засело в нём. Глаза его заблестели от удовольствия. Она сказал:

— Не девка — лебедь белая.

Он хотел продолжать в том же духе, но Наталья нетерпеливо перебила его:

— Ты мне не красоту её расписывай, а дело говори!

— Дело? Доброй женишкой будет нашему царю. И фамилии знатной. Бояре Лопухины ведут свой род от Редеди...

— Вот тебе наказ, Лёвушка, — снова перебила его Наталья. — Разведай, какова девица, какого нрава, вздорная либо покладистая, добра или сердита, не станет ли нам в чём перечить.

Лев Кириллович согласно кивнул головой. Он знал, о чём беспокоилась сестра: как бы молодая царица не забрала себе её власть. Он хотел подсказать ей, чтобы она не сомневалась в своём стольнике и советовалась с ним обо всём. Но она и сама это знает. Диво то, что она старше его годами, а советуется с ним.

— Лопухиных не опасайся. Ежели и учинит что племянница — поправят. Они твои верные псы. — И уже на выходе Нарышкин добавил: — По моему разумению тебе надобно остерегаться, как бы у тебя с Петрушей какой заминки не было. Ему учёности не хватает. Не стали бы немцы управлять им. Ты поговори с князем Борисом, дабы нашёл Петру добрых учителей среди иноземцев. Математику он худо знает, физике почитай не учился. В ту пору ты приблизила к себе Зотова как человека надёжного, да в науках-то он и сам не обучен... А женитьба ученью не помеха. Остепенится Пётр — так и жена будет рада тому.

Наталья не возражала, ответила неопределённо:

— Станет учиться доброму, так худое и на ум не пойдёт.

Однако, чая перемен в Петруше к лучшему, царица полагалась не на ученье, а на женитьбу.

Вскоре после разговора с братом дело закипело. Наталья велела кому надо из своих людей намекнуть Лопухиным, чтобы готовили Евдокию к смотринам. Сама она меж тем отбыла в Новодевичий монастырь на богомолье. Стольник Лопухин оповестил об этом своих родичей, и лопухинские боярыни быстро населили монастырь, чтобы не упустить удачу, которая сама шла к ним в руки. В крытом возочке невидимую для чужих глаз привезли в монастырь и Евдокию.

Одобряя в душе их догадливость, Наталья велела привести к ней невесту. Надобно было всё самой проведать заранее, нет ли у девицы какого изъяна. Когда та несмело вошла, Наталья зорко оглядела её: опасалась, как бы Петруша не отверг свою суженую. Но нет, хороша собой, похожа на Анну Монс, что присушила Петрушу. Белолица Авдотья, румяна, глаза сверкают, словно яхонты, брови соболиные.

Наталья велела ей подойти, протянула руку для поцелуя. Авдотья робко приблизилась и, низко склонившись, поцеловала руку царицы, проговорив:

— Благодарю, великая государыня, что дозволила явиться пред очи твои. Я ничем не заслужила такой чести.

Вид девицы и её слова понравились Наталье.

— Почто малишь себя, Авдотья? Сей худой обычай люди в далёкой старине завели.

— Не суди меня строго, государыня-матушка, я ещё в разум не вошла.

Наталья снисходительно улыбнулась. Вспомнилось, что и сама, когда была невестой, также унижала себя, всё по старине делала. Да всё ж была посмелее, цену себе знала.

Она велела Авдотье пойти в ризницу, раздеться там, после чего беззастенчиво разглядела её всю. Убедившись, что у невесты нет изъянов, царица приняла окончательное решение. Судя по всему, она горела нетерпением женить сына, чтобы свалить с себя многие заботы. Теперь не с неё, а с жены будет спрос, ежели Пётр сделает что-то неладное. Оставалась, может быть, самая трудная задача — склонить к женитьбе самого Петрушу. Хотя ему и был ведом властный характер матери, а всё же он, случалось, шёл наперекор ей. А надобно было всё уладить миром.