Что оставалось матери, как не забыть на время обо всех делах и заняться канатами, ибо от этого зависело скорое возвращение сына!

Не имея возможности самой приехать к сыну, царица Наталья зовёт его в Москву. И причина есть: Пётр должен быть на панихиде по брату Фёдору. Пётр ссылается на дела: «А что изволили мне приказывать, чтоб мне быть в Преображенском, и я быть готов, только, гей-гей, дело есть. О судах паки подтверждаю, что зело хороши. По сём благословения прошу. Твой недостойный Петрус». Он действительно был в постоянной работе. Строился переславский флот, который Пётр и его друзья заведомо называли великим. Был спущен уже третий корабль — «Стольный град Прешбург». Ожидали попутного ветра.

Работа на верфи кипела. Рубили и обрабатывали деревья, ставили новые помещения, расширяли площадку строительства и корчевали кустарник.

Даром что сами-то корабли строились потешные, на работы сгоняли крестьян со всей округи. Вначале и жилья не было, спали в сараях, вповалку. Будили их чуть свет барабаном и палками. Жили на хлебе и воде, падали от усталости, и многие умерли в те дни. Но кто об этом горевал? Пригоняли новых. Никита Зотов, заменявший писаря, слал указы во все уезды от имени великого государя царя всея великой Руси. Соседних помещиков обязывали везти на верфь корм — хлеб, птицу, мясо. Помещики, наслышанные о суровом нраве Петра, везли всё, что от них требовали. Сам Пётр был неприхотлив в еде, о деликатесах не заботился. Но иногда вместе с друзьями-иноземцами приезжал Франц Лефорт. Он привозил дорогие заморские вина, колбасу и немецкие сласти. Анна Монс пересылала с ним для Петра фрукты.

И тут начиналось настоящее веселье. В эти дни был придуман для переяславского флота и особый флаг в три полотнища: белое, синее и красное. На радостях стреляли из пушек, пугая местных жителей. Пороха не жалели, ибо Пётр любил забавы такого рода. Из сердечной склонности к своему царствующему другу эти забавы любил и Лефорт.

Возвращаясь в Москву, Лефорт передавал царице поклон от сына и успокаивающие вести: мол, дело строительства флота идёт к концу, и скоро сам царь будет в Москве.

Но, слушая эти утешительные вести, Наталья Кирилловна тревожилась ещё более. И однажды, не выдержав беспокойства, она послала на Переяславское озеро брата Льва Кирилловича.

Но не одна тревога за сына заставила царицу послать к нему своего брата. В Москве становилось неспокойно. Сама Наталья и её ближники опасались стрелецкого бунта, и одной из причин надвигающейся смуты были слухи о царе-антихристе. С Переяславского озера приходили вести, что Пётр и есть тот царь-антихрист, о котором гласило предание. Очевидцы свидетельствовали, что видели, как он спал прямо в лодке. На нём были широкие голландские штаны, ноги голые, тощие, а во рту трубка — так и спал с ней. Трубка погасла, да успела-таки прожечь кафтанец. Кто же поверит, что это был истинный царь! Ясное дело, антихрист, прикинувшийся царём! По случаю прибытия антихриста и была пальба из пушек. А тут новый слух: на озере была страшная буря, и один корабль потопило.

Если бы Наталью не мучило нездоровье, она немедля поехала бы к сыну. Она опасалась, как бы переяславские мужики, называвшие Петрушу антихристом, не учинили бунта. Надобно и его самого пожурить. Ежели ты царь, почто в посконной рубахе перед чёрным людом ходишь да поверх ещё худой кафтанец носишь? Уже и на Москве говорят: «Может, царь Пётр и вправду с тёмными силами спознался?» Худые языки наносят, что Пётр родился не от царя Алексея: у него-де и царского достоинства нет, как у царя Ивана, и дёргается весь, будто в нём сидит нечистая сила.

Наталью особенно удручало, что даже люди, по-доброму к ней расположенные, говорят, что царь «чудит». Какое добро от потешных кораблей на Переяславском озере? Или не умаляют эти игры царского достоинства? Чай, Пётр уже в возраст вошёл: семнадцать годочков стукнуло.

Тревогу Натальи Кирилловны разделял и её младший брат. Не дай Бог, что-то случится с царём Петром, Нарышкины разом всё потеряют. Лев Кириллович сам вызвался ехать на Переяславское озеро, что порадовало Наталью: значит, знает, как уговорить Петрушу вернуться в Москву. А за Петрушей дело не станет: он любил своего дядюшку более других и слушался его. Да и события не терпели отлагательств.

Словом, если такой ленивец, как Лев Нарышкин, решил отправиться в тряской колымаге в дальний для него путь, значит, была в том настоятельная необходимость.

Наталья взяла с него слово не возвращаться без Петруши и не мешкать. Она видела, что Лёвушка и сам был в тревоге, и надеялась, что не пройдёт и трёх-четырёх дней, как Петруша будет дома. Она знала и характер своего брата: он и на день не задержится в лесном захолустье. Для него первое дело — комфорт, удобства, отменные вина и закуски.

Но прошли все сроки, а Лев Кириллович не вернулся. Тревога царицы Натальи росла час от часу. Подобно натурам бурным, не способным удерживать свои чувства, она не находила себе места. Склонная к мнительности и ложным тревогам, испытавшая к тому же много потрясений на своём веку, она не умела владеть собой и, как всегда, искала и находила, на ком бы выместить свои недуги и мучительные страхи. На ком же ещё, как не на молодой царице, своей невестке Евдокии? Тем более что и вина её была очевидной. Зачем отпустила мужа в лесную глухомань? Или это место для царей? Или не в её власти было присушить Петрушу? С молодым муженьком да не совладать!

У людей властных да крутых все виноваты, кроме них самих. Особенно же люди слабые. Однако Евдокию скорее можно было назвать не слабой, а несчастной. В её судьбу замешался рок. Выйдя замуж, она сразу почувствовала, что свекровь не любит её. Она искала причину в себе самой и старалась подластиться к суровенькой матушке. А уж супруга своего как жалела да любила!

Но и он тоже был неласковым. Часто бывал в отлучке. Ни поговорить с ним, ни посоветоваться. Иногда Евдокии казалось, что супружеские обязанности были ему в тягость. До неё доходили вести о Монсихе. Но Боже упаси даже намекнуть ему об этом. Разве он простит ей упрёки? И нрав у него бешеный, и слов поперечных он не терпит. С ним лучше обращаться ласково да со словами любовными.

Когда её позвали к Наталье Кирилловне, она писала ему письмо и так была занята своими чувствами, что не вдруг сумела оторваться от листа.

«Государю моему, радости, царю Петру Алексеевичу!

Здравствуй, свет мой, на множество лет!..

О житье нашем с матушкой-государыней ты и сам ведаешь: ждём не дождёмся света нашего. Богу молимся и о здравии твоём. И ныне просим милости: пожалуй, государь, буди к нам, не замешкав. О едином лишь милости прошу: не презри, свет наш, сего прошения. Буди и нам, радость моя, не замешкав. Просим твоей милости. Женишка твоя Дунька челом бьёт».

Она не успела даже поставить свою подпись, как за ней пришли во второй раз — напомнить, что Наталья Кирилловна давно изволит звать её к себе. Тут испуганная Дуня спохватилась: ясно, что государыня-матушка гневается на неё. Торопливо поднялась и, едва вошла в покои свекрови, как почувствовала на себе её холодный взгляд. Поспешила виновато сказать: