день до того никто об этом даже не думал. План возник случайно на вечеринке. Оказалось, что у Ромки есть родители, отец и мать, и совсем недалеко, в Черкассах, что до начала занятий осталось больше двух недель и что вообще какого черта, говорил Ромка, околачиваться в городе, когда можно чудесно провести время на Днепре, поправляясь на родительских харчах? Шура и Алексей поддержали его, и на следующий день Николай с Ромкой выехали на старенькой осипшей «Десне» в Черкассы.

За два дня до начала занятий Николай вернулся домой. Шура, увидев его, всплеснула руками:

— Ой! Какой толстый! — и в голосе ее чувствовался даже испуг. — Никогда тебя таким не видела.

Николай рассмеялся:

— Картошка, сметана, спокойная жизнь.

— А почему телеграммы не прислал? Я бы тебе пирог с яблоками испекла. Сейчас столько яблок…

Она побежала на кухню, а Николай, посмотрев ей вслед, подумал: «Ну, вот и все в порядке. Веселая, собирается пирог печь».

Весь вечер они провели вместе. Николай рассказывал о полуметровых сазанах, которых они там ловили, о старике Кононовиче — Ромкином отце, по вечерам заводившем бесконечные разговоры с Николаем. Шура делилась своими служебными новостями.

Следующий день был воскресеньем. Привыкший к реке, Николай вытащил Шуру на пляж, и, хотя был конец августа, Шура даже обожглась. Провели они на пляже целый день. Лежали под грибком, немножко поиграли в волейбол. Потом Николай демонстрировал Шуре прыжки в воду с вышки. Прыгал он хорошо — всякими щучками и ласточками, и Шура с удовольствием слушала, как опытные пловцы хвалят ее Николая.

Вернулись последним катером, прошлись по тихому вечернему городу, рано легли спать, усталые от воздуха, солнца, воды — совсем как в старое доброе время.

На следующий день Николай пошел в институт.

Но оказалось, что аудитории для первого курса еще не подготовлены и занятия перенесены на завтра, на вторник. Николай списал расписание, потолкался между ребятами в вестибюле. Потом зашел в библиотеку — надо было захватить учебники, пока не поздно.

За столом, у самой стойки, сидела Валя. Наклонившись над книгой, она что-то выписывала из нее в блокнот. Николай прошел мимо (она не подняла головы), попросил нужную ему книгу, полистал ее, потом подошел к Вале. Он не видел ее целый месяц.

— Можешь меня поздравить, Валя, — сказал он негромко, перегнувшись через стойку.

Валя вздрогнула и подняла голову.

— Можешь меня поздравить, — повторил он. — Приняли.

Валя продолжала смотреть на него, повернув голову и прикусив губу. Потом сказала:

— Поздравляю. Я очень рада.

— Я тоже. — Николай почему-то улыбнулся. — Вот я и студент, значит.

— Студент, — повторила за ним Валя и посмотрела куда-то в сторону.

По всему видно было, что она не очень склонна к разговору. Но Николай не отходил. Ему не хотелось уходить. Придвинув ногой стоявший у стойки стул и опершись о него коленом, он смотрел на Валю.

— У тебя что, лекция сейчас?

— Да, через пять минут.

Николай помолчал, потом, чувствуя, что пауза затягивается, спросил почему-то о Бэллочке:

— Ну, как Бэллочка? Не родила еще?

— Родила. Двойню.

Он не выдержал и рассмеялся:

— Бедный Муня! И давно?

— Говори тише. Здесь все-таки библиотека.

Николай заткнул ладонью рот, потом вопросительно взглянул на Валю и спросил уже шепотом:

— Вероятно, надо подарить что-нибудь?

— Твое дело.

— Что же?

Валя ничего не ответила. Николай почесал затылок.

— Придется на толкучку сходить.

Он посмотрел на часы — было без пяти двенадцать. Отодвинул стул, выпрямился. Валя кончила писать и всовывала блокнот в полевую сумку.

— Так у тебя, значит, еще лекции? — спросил Николай.

— Да. До трех.

— А после трех?

Валя подняла голову:

— А тебе зачем?

— Просто так… Думал — может, вместе на толкучку сходим. Я ведь в этих вещах не очень…

— А я, по-твоему, очень? — Она чуть-чуть улыбнулась, и Николаю сразу стало хорошо, он не видел этой улыбки почти год.

В коридоре задребезжал звонок. Валя перекинула сумку через плечо и сказала:

— Прости, мне надо идти.

Николай до трех часов бродил по городу. Прошелся по садам, вдоль Днепра, затем, от нечего делать, зашел на выставку проектов реконструкции города. Ему было весело и хотелось разговаривать. По выставке ходил недовольного вида старик в пенсне, с серебристой бородкой. Николай почему-то решил, что он художник, и завел с ним разговор. Старик оказался не художником, а капельдинером оперного театра, но тем не менее критиковал проект с апломбом старожила и знатока.

— Ну чего это они все придумывают? Удивить хотят. Строили бы, как оно раньше было, и никто б их не ругал. Разве плохо было? Я вас спрашиваю — разве плохо?

Николай говорил, что не плохо, но сейчас все-таки другое время, и если уж строить заново, так зачем же строить так, как при царе Николае.

Старик качал головой.

— А зачем эти шпили? Не понимаю. Дом должен быть домом, с окнами, крышей, честь честью. А они шпили какие-то.

Старик был рад собеседнику и попытался даже перейти с архитектуры на театр, но Николай понял, что это небезопасно, к тому же было уже без четверти три, и, распростясь со стариком, побежал за Валей.

Толкучка отняла у них часа полтора. Несмотря на поздний час, народу было так много, что к концу своего похода Николай с Валей чувствовали себя так, будто их полтора часа молотили цепами. Они долго стояли перед детской коляской на рессорах и резиновых шинах, но она была не по карману, и пришлось, уговорив себя, что младенцы все равно в ней не поместятся, ограничиться покупкой двух чепчиков.

Чепчики были бумазейные, в общем очень некрасивые, с какими-то голубыми бантиками, неизвестно для чего, но молодые родители пришли в восторг. Бэллочка утверждала, что чепчики очень даже к лицу младенцам. Николай, хотя никак и не мог понять, о каких лицах может быть речь, тоже соглашался и говорил, что очень мило. Муня держал обоих близнецов на руках и смотрел такими счастливо-умоляющими глазами, что не хвалить Аркадия и Ларису было бы просто бесчеловечно. И Николай хвалил, и Валя тоже хвалила, и Бэллочка сияла, а Муня просил разрешения распеленать их, чтобы показать, какие у них аппетитные спинки и животики.

Потом пришел Яшка Бортник и стал совать им в рот папиросы. Муня пытался его оттащить, Яшка хохотал. Тогда Бэллочка сказала, что она будет сейчас кормить, и все ушли.

Валя отправилась на кухню что-то готовить. Николай зашел к ней в комнату и с детской радостью стал рассматривать знакомые предметы — разбитое пресс-папье, под которым лежали квитанции за квартиру, куски кварца и горного хрусталя. Под чернильницу была засунута старая концертная программа.

Николай вспомнил этот концерт. Анна Пантелеймоновна с Валей заставили его как-то