– Это легко… с такими, как вы. Видите, как легко? С такими, как вы. – Он вздыхает чуть огорченно и насмешливо. – Я не собираюсь вас увольнять. Сам не знаю, зачем я это затеял. Иной раз подумаю, что бы со мной было, если бы пришлось уйти из Фирмы, – и страх берег. Вам известно, что происходит с ценами на мясо?

– Оно, кажется, дорогое?

– Я тоже не знаю. Но меня тревожит, что со мной будет, если я вынужден буду это знать. Мне урезали бюджет.

– На сколько?

– Пока это еще не ваше дело.

– Кейгл говорил, что собираются урезать.

– У вас хорошие отношения с Кейглом.

– Это может оказаться на пользу.

– Лучше, чем со мной?

– Он больше во мне нуждается.

– Я в вас совсем не нуждаюсь.

– Вы бы предпочли меня заменить, да?

– Нет. Если говорить с точки зрения Фирмы, никто ни в ком не нуждается. Она существует сама по себе. Она в нас не нуждается. Это мы нуждаемся в ней.

– Поговорить с Кейглом?

– Кейгл – болван. От того, что он нас топчет, он ничего не выигрывает. Если я получу прибавку, то и вы получите.

– Я с ним поговорю.

– Я вас совсем не прошу.

– Я ему подрежу ногу.

– Не смешно, – обрывает меня Грин.

– Знаю.

Губы у меня как чужие, будто кто-то посторонний наклеил мне на лицо эту ухмылку.

– А еще считаетесь его другом.

– Это у меня нечаянно вырвалось, – смущенно оправдываюсь я. – Даже не знаю, как сорвалось с языка. Пойду поговорю с ним.

– Я вас не просил. Сам не знаю, чего я, собственно, беспокоюсь. Все равно никто из нас далеко не пойдет. Кейгл хромает. Я – еврей. А что такое вы, никто толком не знает.

– Я никто. Моя жена – верующая, исправно посещает конгрегационалистскую церковь.

– Одной веры мало. Вот будь она знаменитость или очень богата, другое дело. У вас, кажется, ребенок калека, вы не очень-то о нем распространяетесь, верно?

– Умственно неполноценный.

– Это серьезно?

– Безнадежно.

– Ну, тут нельзя быть уверенным. Я слышал…

– Я тоже.

– Я знаю врача, он…

– Я у него был.

– Но…

– Хватит, Джек. Довольно об этом.

– Я все думал, можно ли вас вывести из себя, – отзывается Грин. – Оказывается, можно. – Лицо у него огорченное, задумчивое. У него у самого не просто с детьми, но ничего похожего на Дерека, тут у меня преимущество перед ним, которым я, быть может, воспользуюсь и в другой раз. (Выходит, есть и от малыша толк, а?) – Вы получите прибавку, – говорит наконец Грин, – и, возможно, я тоже. Может, даже дам вам в этом году выступить на конференции.

– Не верю.

– Вы и не должны верить.

– Не поверю, пока не выступлю.

– Это входит в мою стратегию. Если меня решат перевести на место Кейгла, вам с моей работой не справиться. Я способен на большее. На большее, чем он. Таким путем я еще, может, стану вице-президентом.

– Кейгл не станет.

– Кейгл хромает, и у него в носу и в ушах растут волосы. Тому, кто хромает или у кого умственно отсталый ребенок, президентом не быть.

– Рузвельт хромал.

– Я имею в виду – президентом Фирмы. Наша Фирма разборчивей нашей страны. Мне урезали бюджет. Вот что меня бесит. И я вам не доверяю. Я его восстановлю. Придется мне за него повоевать. Надо будет попресмыкаться. Терпеть это не могу, но другого пути нет. Потому и не советую вам занимать мое место. Не годитесь вы на эту должность. Не умеете пресмыкаться.

– Я пресмыкаюсь.

– Пресмыкаетесь, но без изящества. Так же как льстите.

– Я мог бы и научиться.

– А я уже ученый. Берите пример с Грина, это говорю я, Грин. Учитесь у Грина пресмыкаться, острю я, Грин. Потому мне и урезают бюджет. Им нравится, как я пресмыкаюсь. Каждый год урезают. Чтоб полюбоваться, как я пресмыкаюсь.

Я урежу его и того больше: я-то знаю, как много дорогостоящих и спешных работ мы выполняем зря – они не нужны или не идут в дело. Не забыть бы, надо казаться приниженным, незаинтересованным и достойным доверия. Грин прав. Что бы кто из нас ни делал, это мало вредит фирме. (Мы можем только повредить друг другу.) Фирма – медовый сот, мы – трутни, живем за чужой счет. Руководители умирают, на их место приходят другие. Я отправлю на пенсию Эда Фелпса. Надо прикидываться простаком и держать себя в руках. Если придет охота лягаться, лягайся на здоровье у себя дома в кабинете или на квартире у Рэда Паркера. Хватит мне пользоваться квартирой Рэда Паркера. Этого не утаишь. Что мне делать с Рэдом Паркером? Он моложе Эда Фелпса. Надо со всеми обходиться тактично. (Надо прикидываться тупицей.)

– А вы-то, черт возьми, чего ходите последнее время такой веселенький? – накинулся на меня Джонни Браун и по привычке легонько ткнул кулачищем в плечо.

(Нетрудно представить, как бы он двинул этим кулачищем мне в физиономию.)

– Из-за вас, – отшучиваюсь я. – Вы же мне теперь представляете телефонные отчеты.

– С данными сбыта сверили?

– Вот они действительно могут служить показателем.

– Все эти отчеты – дерьмо.

– Неважно, лишь бы звучали хорошо.

– Не полагайтесь на них, – говорит Джонни Браун. – Агенты могли бы и потолковее тратить время, нечего им сидеть и сочинять враки. Я-то знал бы, как с ними управиться. Уж я бы позаботился, чтоб они, стервецы, весь день гоняли по делам. Вытащил бы у них из-под задниц стулья. Они сами терпеть не могут писать отчеты.

– Отчетов требует Артур Бэрон для Горация Уайта и Лестера Блэка.

– Спросите, для чего это нужно.

– Если ЭВМ не получает добрых вестей, она не выдерживает и плачет в голос.

– Ну и тип же вы.

Я изящно пресмыкаюсь перед Джонни Брауном и добиваюсь нужных для Артура Бэрона телефонных отчетов. Я получу прибавку. (У моей жены и детей будет больше Денег.) А что со мной станет, если Артура Бэрона скоро хватит удар? (Он и вправду слишком толстый и курит, и я понятия не имею, какое у него давление и сколько у него в крови липидов и холестерина. Я даже не знаю, что это еще за липиды и на что они нужны.) Кто обо мне позаботится, если Артур Бэрон умрет? (Кому достанется его место?) Гораций Уайт? Не дай Бог иметь единственным защитником эту осу без жала, когда вкрадчивый, завистливый семит Грин с его быстрым умом и шикарным запасом слов будет подкапываться под меня снизу, а у Джонни Брауна всегда будет наготове кулак, – чтобы дать мне в зубы. Надеюсь все же, до этого не дойдет. Ведь тогда мне крышка: он погубит не только мою физиономию, но и мою репутацию как человека сноровистого и авторитетного. Это было бы для меня куда хуже, чем если бы я лягнул Кейгла. Можно было бы, правда, лягнуть его и прикинуться, будто пошутил, или сделать это, оставшись с ним наедине в его кабинете, тогда об этом мало кто узнает. Но если Джонни Браун даст мне в зубы, это станет известно всем и каждому. (Хорошо бы сильным и храбрым был я, а малосильным и малодушным – он. При нем я чувствую себя импотентом и на два фута ниже ростом, чем я есть.) Как бы отнеслась наша высшая администрация к одному из своих рядовых администраторов, если бы ему дали в зубы да еще он чувствует себя импотентом? Думаю, неважно бы отнеслась. Жена перестала бы меня уважать. Не хотел бы я, чтобы это стало известно моим детям, соседям или даже няньке Дерека. Если кто хромает, или у него умственно отсталый ребенок, или ему дали в зубы – такому вовек не стать ни президентом Фирмы, ни президентом Соединенных Штатов. Если б кто-нибудь дал в зубы Ричарду Никсону, ему бы нипочем не выйти в президенты. Кому нужен человек, которому дали в зубы? Если тебе дали в зубы, трудно поверить, что ты так уж умен. Пусть бы Брауна за это уволили, мне-то что толку – в зубы-то все равно уже дали, этого не изменишь. Что ж я буду делать, если он и вправду даст мне в зубы? (Как я с этим управлюсь?) Знаю, что я сделаю. Я упаду. Ну, а если, как ни странно, устою на ногах? Придется попробовать дать ему сдачи. Что хуже? Я знаю, что хуже.