— Если захочу…

— Ты хочешь, чтобы мы продолжали встречаться, или нет?

— Глупышка, я пошутил…

— Если мать или Зоэ увидят нас вместе, все, ку-ку, конец.

— Но она меня не знает, она никогда меня не видела.

— Зато она меня знает. И быстро вычислит все, что нужно. Она у меня, конечно, отсталая, но два плюс два сложить сможет.

Шаваль припарковался, выключил машину. Обнял Гортензию за плечи и притянул к себе.

— Поцелуй меня.

Она быстро чмокнула его и попыталась открыть дверцу.

— Ну не так!

— Что ты за прилипала!

— Скажи пожалуйста… Ты так не говорила полчаса назад, когда расплачивалась моей кредиткой.

— Это было полчаса назад.

Он сунул руку ей под майку, пытаясь ухватить за грудь.

— Хватит, Шаваль, хватит.

— У меня есть имя, сто раз тебе говорил. Ненавижу, когда ты называешь меня Шаваль.

— Это ведь твоя фамилия… Она тебе не нравится?

— Мне хотелось бы, чтобы ты была понежней, поласковей.

— Извини, чувак, я не по этому делу.

— А по какому ты делу, Гортензия? Ты ничего не отдаешь взамен, ни грамма своей маленькой персоны.

— Не нравится — можем расстаться. Я у тебя ничего не просила, ты сам приехал! Таскаешься за мной, как хвост.

Он зарыл лицо в ее пышные волосы, вдохнул запах ее кожи, ее духов, и прошептал:

— Ты сводишь меня с ума! Я влип. Пожалуйста, не будь такой злой… Я так хочу тебя. Я куплю тебе все, что пожелаешь.

Гортензия подняла глаза к небу. До чего же он утомителен! Так, глядишь, и от шопинга ее отвадит!

— Сейчас половина восьмого, мне пора домой.

— Когда увидимся?

— Не знаю. Я попробую выбить субботний вечер, но не уверена, что это прокатит…

— У меня есть два пригласительных на показ Гальяно, в пятницу вечером… Ты как?

— Джона Гальяно?

Гортензия сделала круглые глаза, большие, как чайные блюдца.

— Himself![48]Если хочешь, свожу тебя.

— Хорошо. Я что-нибудь придумаю!

— Но тебе нужно быть со мной очень ласковой…

Гортензия вздохнула, потянулась, как недовольная кошечка:

— Вечно ты ставишь условия! Если ты думаешь, что от этого прибавляется охоты…

— Гортензия, ты уже три месяца водишь меня за нос. У любого терпения есть предел…

— А вот у меня нет предела, представь себе! В этом мое очарование, потому-то я тебе и нравлюсь.

Шаваль положил руки на руль и проворчал:

— Мне надоело, что ты строишь из себя пугливую целочку.

— Буду спать с тобой, когда захочу, а пока и речи быть не может. Ясно тебе?

— Это, по крайней мере, четко, ничего не скажешь.

Она открыла дверцу, высунула длинную стройную ногу, аккуратно опустила ее на тротуар и, задрав юбку до попы, очаровательно улыбнулась ему на прощанье.

— Созвонимся?

— Созвонимся.

Она взяла с заднего сиденья большой белый пакет «Колетт» и вышла. Шла, как модель по подиуму; он посмотрел ей вслед и выругался. Вот сучка! Она сводит его с ума! Ничего ему в жизни не нужно, только бы целовать ее нежные губы — как же это будоражит кровь! И ее язычок, танцующий в его поцелуях… Он закрыл глаза и откинул голову. Она его видит насквозь и обдирает как липку. Не могу больше, пора уже ее обработать.

Их роман начался в июне. И весь июнь она давала ему надежду: он всю ночь останется с ней, разденет ее, начнет ласкать… Из-за нее он все выходные проводил в Довиле. Оплачивал каждый ее каприз, платил за всех ее приятелей, и в Париже эта игра в кошки-мышки возобновилась. Казалось, она уже у него в руках — но в последний момент всегда ускользывает из-под носа. Он ругал себя: «Мудак, чемпион мудаков, она тебя динамит! Она виляет хвостом, когда дело доходит до серьезных вещей! Чего ты от нее добился, а? Да ни фига. Несколько поцелуев да разок-другой дала себя пощупать. Чуть рука спускается пониже, все, оскорбленная невинность. Она с удовольствием светится со мной в модных ресторанах, шляется по магазинам, ест мороженое, смотрит киношку, но все остальное за железной дверью! Никакой отдачи. Если сложить все шмотки, которые я ей купил, все мобильнки, которые она как бы невзначай посеяла, все гаджеты, которые ей надоели или которые она отправила в помойку, потому что не удосужилась прочесть инструкцию — глаза на лоб вылезут! Ни одна девушка в жизни так со мной не обращалась. Ни одна! Обычно они сами мне пятки лижут. А эта вытирает туфли о мои брюки, капает мороженым на сиденье моей машины, лепит мне жвачку на бардачок и долбит сумкой „Диор“ по капоту, когда чем-то недовольна». Он посмотрелся в зеркальце заднего вида и спросил себя, чем же он заслужил такое отношение. Вроде не сын Франкенштейна, плесенью не воняет, вполне даже ничего себе, а она плевать на него хотела! Шаваль вздохнул и нажал на газ.

Как будто прочтя его мысли, Гортензия обернулась, перед тем как свернуть за угол, и послала ему воздушный поцелуй. Он в ответ мигнул ей фарами и пропал из виду, вымещая ярость на безвинных покрышках.

Как же просто вертеть мужчинами! Тупость физического желания! Ловушка любви! Они проваливаются туда, как в подвалы с чудовищами, и еще потом этим кичатся! Даже такие старики, как Шаваль. Он вымаливает свой кусочек удовольствия, клянчит, трясется. «Тридцать пять лет, с ума сойти! — думала Гортензия. — Должен наверняка иметь немалый опыт. А ведь нет! Расплывается розовой лужицей. Достаточно поманить смутными обещаниями или чуть-чуть приподнять юбчонку, и он уже мурлычет, как старый беззубый кошак. Переспать с ним или нет? Мне не особенно хочется, но иначе он может сломаться. И копилочка захлопнется. Хотелось бы, конечно, сделать это с кем-то, к кому чувствуешь хоть немного сердечного влечения. Особенно в первый раз. С Шавалем это все будет выглядеть как-то слишком меркантильно. А потом он такой приставучий, это совсем не сексуально, вот липучка!»

Надо переодеться, прежде чем идти домой. В клетушке под лестницей, где сложены всякие швабры и пылесосы, она сняла мини-юбку, надела джинсы и длинный свитер, чтобы скрыть коротюсенькую маечку, стерла с лица косметику и вновь стала маленькой маминой дочкой. А эта дура ни о чем не догадывается, надо же! Гортензия спрятала тряпки за бидон с мастикой и заметила раскрытую газету с лицом ее тетки на развороте и заголовком: «До и после: рождение звезды». Фотографий было две: на одной Ирис с длинными волосами, на другой — с прической а-ля Жанна д’Арк и подписью: «Я всего лишь следую советам Андре Жида юному писателю…» Гортензия раскрыла рот и даже присвистнула от восхищения.